Ольга Смирнова - Самолёт Москва – Белград

Полина Аркадьевна махнула рукой: что толку спорить с историком? Николай Иванович продолжил:

– Чем твоей Кире не нравится местный ВУЗ? И потом, она сама-то хочет стать историком или педагогом?

– Николай, я просто хочу дать девочке шанс на другую жизнь. Она любит историю, литературу, но что из этого может получиться, пока не понятно, как и у всех гуманитариев. Так ты сможешь помочь? – с нажимом спросила Полина. Николай задумчиво потёр подбородок:

– Значит так, ничего обещать не буду, всё зависит от того, как она будет готова. Я дам тебе телефон своей аспирантки, конечно, полноценного репетиторства не получится, но чем сможет – поможет, и возьмёт по-божески. Дерзайте!

Полина подошла к Николаю, обняла за плечи и, нагнувшись к уху, шепнула:

– Спасибо, ты настоящий друг!

Николай похлопал по её руке своей мягкой и гладкой, не знающей физической работы, ладонью. Полине не нравились мягкие мужские руки, распрямившись, она посмотрела в окно, за которым, на другом берегу Москвы-реки, виднелись башни Кремля. Мартовские сумерки с каплей кобальта в хрустальном воздухе тушевали ясные московские цвета, придавая пейзажу таинственную торжественность. Подумав, что такой открыточный вид из окна дорогого стоит, Полина сказала:

– Иссушили вы идею, Коля. Иссушили до самого донышка. Впрочем, свято место пусто не бывает. Как думаешь, скоро всё рухнет?

Профессор ответил, не отрывая взгляда от кофейной гущи на дне чашки:

– Скоро. В трюме уже вода. Ты злорадствуешь? Зачем, Поля? Я не узнаю тебя. Куда подевалась простая девчонка из коммуналки на Преображенке?

Его слова задели Полину за живое, и она довольно резко парировала:

– Твои предки с рабочих окраин тебя за своего тоже бы не признали.

Ей опять не спалось, вся извертелась на верхней полке купе, думая о будущем…

Кира всегда считала себя безвольным человеком, из таких, которые плывут по течению, подчиняясь чужим правилам. Разве можно сравнить её с молодогвардейцами, Зоей Космодемьянской или Гулей Королёвой? Нет, конечно, нет…

Она всегда делала то, что требовали от неё другие: мама, сестра, учителя. Нянчилась с братом. Писала сочинения на заданную тему. Послушно ходила на хор для массовости, хотя не имела ни слуха, ни голоса. Она всегда была тихой и скромной девочкой, и только сейчас начинала понимать – её будущее зависит от неё самой, и только от неё. Кира сравнила себя с человеком, который долгие годы был прикован к инвалидному креслу и вдруг снова почувствовал мускульную силу своего тела. Это было в новинку: осознавать свои желания, ставить цели и двигаться к ним.

Братислав… Кира протяжно вздохнула и тут же испуганно зажала рот ладонью. Хорошо бы её вздох, без следа, растворился в гулком перестуке вагонных колёс. Если Полина услышит, то сразу догадается, кому предназначены эти, полуночные, вздохи.

Когда гуляли по Красной площади, Кира, видевшая иностранцев только в кино или по телевизору, остановилась, как вкопанная возле группы шумных иностранных туристов. От группы отделилась девушка, видимо гид, и направилась в их сторону. Девушка оказалась знакомой Братислава и, не стесняясь, бросала на неё ревнивые взгляды, впрочем, и Кира в долгу не оставалась, с недружелюбной хмуростью разглядывая её лягушачий рот, тяжелые бедра в тесных джинсах и крупную, низкую грудь под пушистым белым свитером. Кира так толком и не поняла, о чем говорил Братислав с этой модной девицей, в речи обоих то и дело проскальзывали незнакомые ей слова: квартирник, сейшн, пласты. Потом она спросила Полину, что такое квартирник, но та лишь буркнула:

– Не знаю. Разврат какой-нибудь.

Кире стало не по себе, между шелудиво-грязным словом «разврат» и умными, добрыми глаза Братислава лежала пропасть.

Интересно, она ему понравилась хоть чуточку? Кира провела рукой по телу, сверху вниз. Кожа да кости, такое не может нравится мужчине, правильно про неё отчим сказал – стиральная доска. Вот Алёнка бы ему понравилась, Алёнка всем нравится.

Полина проснулась от резкого толчка поезда, затормозившего на одной из станций. Поправив кольцо на руке, закрыла глаза, надеясь на продолжение какого-то чудного, но лёгкого сна. Увы, объятия Морфея была безвозвратно утеряны. Поворочавшись с боку на бок, Полина мысленно продолжила спор с Николаем Ивановичем.

«Вспомнил, Коля, девчонку с Преображенки… И ничего я не изменилась, – уверяла она скорее себя, чем своего невидимого визави, – Просто глаза открылись, а вот ты очень изменился! Лет этак через двадцать твои потомки и руки не подадут, таким, как Кира… Побрезгуют…»

Поезд тронулся, обрывая её ночной монолог, камень на кольце прощально мигнул фиолетом станционном огням. Многие удивлялись её кольцу: то ли изумруд, то ли аметист, сразу и не разберешь. Двадцать с лишним лет носит она кольцо и всё никак не налюбуется на этот переменчивый камень. Как вовремя появилось это кольцо в её жизни, ровно через полгода после трагедии с Братиславом.

…Тогда ей казалось, что за её спиной все только и делают, что шепчутся: «Не уберегла… Единственного сына не уберегла… Не уберегла…» Она стала сторониться соседей, коллег, подруг, перестала следить за собой, забыв о помадах, духах и пудрах. Волосы мыла детским мылом и мокрыми скручивала на затылке в тугой узел, виски поседели, но её это мало волновало, ещё меньше переживала об одежде и даже колготки приноровилась штопать хирургическим швом.

Как-то раз сидела в ординаторской, засунув под подмышки перекрещенные на груди руки, и пыталась уговорить себя встать с дивана, чтобы выпить горячего, крепкого чая. Как только выдавалась свободная минута, её организм начинал работать на малых оборотах, экономя жизненную энергию, и только высокий и громкий голос Вали Махоткиной не давал окончательно провалиться в сон.

– Вот, продаю, фамильное, с александритом и брюликами, жалко, конечно, но деньги нужны до зарезу, на кооператив.Три тысячи. Новыми.

Кто-то присвистнул.

– Так уж и с александритом? – скептически заметила Неля Туманова, один из лучших анестезиологов клиники и по совместительству первая модница их коллектива. Полина, по-прежнему не открывая глаз, улыбнулась, представив, как Неля царственным жестом поправляет свою «бабетту».

– Именно! Любой ювелир подтвердит, да сама посмотри, – Полина услышала протяжное дребезжание колец шторы на гардине и сухой щелчок тумблера настольной лампы. – Видишь? Он под лампой фиолетовый, а на свету почти зеленый.

– Нелегко тебе будет продать это кольцо, Валентина, – предупредила Неля.

– Почему? Если тебе дорого, Неличка, скажи прямо! – съязвила Валя, безошибочно запеленговав фальшь во вкрадчивом голосе коллеги.