Ольга Смирнова - Самолёт Москва – Белград

Вместе с наследством Полина получила предсмертное письмо отца. Овдовев, отец удачно женился на наследнице кофейных плантаций, наследство это не промотал, а, напротив, преумножил и стал одним из богатейших людей Сан-Паулу. В письме была фотография, на которой отец в окружении жены и двух сыновей сидел за круглым столом на фоне особняка в колониальном стиле. «Красиво. Как в кино», – подумала Полина и ещё раз перечитала письмо.

«Дорогая Полина, надеюсь ты жива и счастлива настолько, насколько можно быть счастливой в нашей несчастной стране. Не хочу тревожить твою душу словами раскаяния того, кто стоит на пороге смерти и страшится уйти в мир иной непрощенным за свое предательство. Да, Полина, я признаю, что мой поступок был предательством по отношению к тебе, моей дочери, однако также признаю, что никогда не сожалел о сделанном выборе. Я принял революцию легко, как и многие, был захвачен идеей построения новой России, но постепенно юношеский энтузиазм угас, уступив место трезвому взгляду на происходящее. Я всё отчетливей понимал, что на смену революционной романтике приходит заурядная борьба за власть, и такие, как я, в силу своего происхождения, станут первыми жертвенными агнцами в этой борьбе. Я малодушно уверял себя в том, что после нашего бегства большевики не тронут ни тебя, ни Серафиму Матвеевну. Оказался ли я прав? Увы, но мне не суждено это узнать. Тебя, наверное, интересует судьба твоей матери? Она умерла родами через два года, климат Бразилии плохо сказывался на её здоровье. Прости нас, Поля…»

Дочитав письмо, Полина, положила его на стол и несколько часов кружила около: брала в руки хрусткий, голубоватый лист, касалась каллиграфических строк кончиками пальцев и снова возвращала послание отца в конверт. Написанное отцом входило в странное противоречие с её душой, и это противоречие она, как ни силилась, не могла облечь словами.

Вот он писал:

«Не думай, что я остался в стороне во время войны, через третьих лиц я смог передать значительную сумму для Советского Союза, этих денег с лихвой хватало на самолет или танк…»

Танк или самолёт… Бабушка шила кальсоны, она стирала бинты… О, их вклад в победу был гораздо скромнее!

Полина принесла из кухни банку с растворимым кофе и поставила её рядом с письмом. Они неплохо смотрелись вместе. Бразильское письмо и бразильский кофе.

Он не раскаялся в своем бегстве. Полина его не осуждала. Она просто… Она просто ничего не чувствовала, и это было самым мучительным!

История вершит свои дела без оглядки на гуманизм. Так было, есть и будет всегда. Подвластная воле истории, Россия вздыбилась над миром новорожденным красным материком. Высыхали до дна океаны, но тут же наполнялись новые. Падали горы, превращаясь в пустыни, но тут же возносились новые. Вырывались с корнем вековые леса, но тут же прорастали новые. Она была тому свидетель и, чудом уцелев, стала частью этого красного материка. Хотела она этого или нет. Рана не может кровоточить вечно, дальше – либо жизнь, либо смерть. В её случае, самая крепкая (крепче конской жилы) связь ребенка и родителей лопнула, не выдержав натяжения над историческим разломом, а время запаяло концы, не оставив шансов на живое притяжение.

Полина ещё раз перечитала письмо, сложила его по сгибам и отправила на самое дно янтарной шкатулки.

У него были кофейные плантации, а у неё – бабушка, замирающая до самой смерти, как истукан, от каждого стука в дверь, подружка Туська, уехавшая в начале июня 1941 года в Ленинград в гости к старшей сестре и оставшаяся там навсегда, на Пискаревском кладбище, Митя Скворцов, заживо сгоревший в танке и миллионы, миллионы, миллионы тех, кто так и не дожил до Победы, защищая свою «несчастливую» родину…

Алёна вышла замуж. Ну как замуж? Гена сказал:

– Все равно мы поженимся скоро, переезжай к нам, мать не против. Присмотримся к друг к другу, притрёмся, а потом заявление в загс подадим.

Вообще, Алёна понимала, что значит "притрёмся", в конце концов, она была уже взрослой девушкой! В общежитии сказала, что временно поживёт у дальней и очень больной родственницы, матери же решила пока ничего не сообщать.

Первой узнала тётка Вера, которая любила Алёну за сходство с отцом, за острый язычок, за то, что та умела давать отпор и отчиму, и матери. Тетка частенько звонила в общагу, чтобы узнать, как дела у племяшки, но в этот раз ей ответили, что Алёна Самсонова из общежития съехала в неизвестном направлении. Не откладывая дело в долгий ящик, тетка побежала к Анне для выяснения подробностей, но оказалось, что бывшая невестка ни сном ни духом не ведала, куда запропастилась дочь. Женщины, поохав, единогласно постановили ехать в Горький на следующий же день.

В электричке тётя Вера солидно рассуждала вполголоса:

– Вот чует мое сердце, живёт она с этим Генкой без росписи! Да ладно бы она у нас кривая или косая была! Такую девку, как Алёнка, любой парень с руками и ногами оторвет. Ой, дуреха, куда спешить-то? Успеет еще бабьей жизнью нажиться…

Анна недовольно зашикала, потише, мол, люди кругом, тетя Вера неприязненно посмотрела на невестку и обиженно поджала губы. Следить надо за девчонками, вот что! Был бы жив брат, такое бы не допустил!

В техникуме Алёнки не обнаружилось, сказали, что она уже неделю на больничном. На их счастье, одна из студенток проговорилась:

– Так Алёнка у Палкиных живет, их дом на той же улице, что и наш.

Анна решительно толкнула калитку и шагнула во двор, тётка двинулась следом. Из будки нехотя вылез толстый, как сибирский валенок, пес, зевнул и лениво гавкнул: ходят тут всякие, спать мешают. На всякий случай женщины бросили ему остаток пирога, который брали в дорогу, пес понюхал его и, оставив лежать на земле, залез обратно в будку.

– Зажрался, – постановила Анна и, навострив уши, спросила Веру, – Слышь? Чего это?

– Слышу, вроде, – полушепотом ответила тетка, прислушиваясь к глухим ритмичным ударам неизвестного происхождения. Оказалось, что это Алёна выбивала на заднем дворе, развешанные по забору, цветастые подушки.

– К Паске готовятся, – определила тётка. Увидев мать с тётей Верой, Алёна присела от неожиданности.

– Ну, здравствуй, доченька! Не утомились ли рученьки чужое добро перебирать? – подбоченилась Анна, довольная растерянностью дочери. Алёна повела плечами и нервно спросила:

– Вы как меня нашли? Кто проболтался? Ладно, проходите в дом, скоро Гена и тётя Тамара с работы придут.

Мать ткнула пальцем в подушку:

– Нет уж, доча, пока ты в этом доме законной женой не будешь, я его порога не переступлю, так и знай. Собирай-ка вещи и айда домой!

Алёна собралась за десять минут. Честно говоря, мать-то права, нажилась она здесь на птичьих правах, а недавно свекровь выдала, мол, как забеременеешь, так сразу в загс, чего раньше времени торопиться? Ну уж нет, чего захотели! Когда Ленка Журавлева с пузом замуж выходила, ей весь район косточки перемывал. Замкнув замок, Алёна сунула в дверную щель записку: "Прости, Гена, но я так больше не могу", и уже через час, в общежитии, под одобрительные взгляды матери и тётки, уплетала за обе щеки сдобные бублики с черничным вареньем. Эх, хорошо… Не то что у Генки в доме, где тётя Тамара каждую ложку сахара, каждый кусок мяса глазами провожала. Вставали Палкины рано, скотины-то полный двор – кормить, поить, доить надо. К животине Алёну не подпускали, зато по дому загрузили по полной. Она даже обрадовалась, когда приболела, думала полежит в кроватке, книжку почитает или телик посмотрит. Но не тут-то было, только температура спала, как свекровь начала Алену с постели поднимать без зазрения совести.