Ольга Смирнова - Самолёт Москва – Белград

Алена схватила со стола сестры флакончик с лаком для ногтей:

– Ничего себе, сестрёнка, откуда такой лачок? Диор, что ли? Ты, смотрю, маникюр делаешь, не рано ли? Так, лак я у тебя конфискую до лучших времен.

Кира нахмурилась:

– Отдай. Это подарок Полины Аркадьевны, маникюр в моем возрасте делать не просто можно, а нужно. Пожалуйста, не бери без спросу мои вещи. Никогда. Я надеюсь, ты меня услышала.

Алена даже присвистнула от удивления и, не выпуская из рук флакончика, подразнила сестру:

– А что будет, если не услышала?

– Я просто выцарапаю тебе глаза, моя милая систер, окей? – спокойно ответила Кира.

Алена чуть в осадок не выпала: ничего себе, ляля выросла, в тихом омуте, как говориться…

– Ты, видимо, большого ума набралась у соседушки. Ничего, я с матерью поговорю, не фиг шастать по чужим квартирам. Дома дел полно. В Москву собралась на каникулах? Отчим на вахту отчалит, мать на сменах на заводе, кто с малым сидеть будет? – Алёна поставила лак на стол и, задрав нос, вышла из комнаты.

После разговора с сестрой Кира задумалась: мама и так с неохотой отпустила в Москву, ей пришлось самой договариваться с тёткой, чтобы та приглядела за братом. Мать, узнав об этом, недовольно фыркнула, потому что не терпеть не могла одалживаться у золовки, да и Полину Аркадьевну на дух не переносила после того случая. Если ещё и Алёнка постарается, то не видать Кире Москвы, как своих ушей. Что же делать?

На следующее утро завтракали втроём: Кира, Алёна и мать, брат и отчим отсыпались в выходной. Алёна бросала на Киру многозначительные взгляды и ехидно улыбалась. «Ну, всё, – подумала Кира, – сейчас будет бенефис актрисы погорелого театра Алёны Самсоновой». Что ж, посмотрим, чья возьмёт.

– Алён, извини, ты бы оделась уже, сидишь здесь в халатике, скоро дядя Витя и малой встанут, – потупив взгляд, кротко проговорила Кира.

Старшая сестра чуть не поперхнулась от возмущения: ах, ты ж…

– Ты что несёшь, курица! – Алёна замахнулась на сестру ложкой, её ситцевый халатик распахнулся, обнажив полную, белую грудь.

Анна, бросив на старшую дочь злобный взгляд, крикнула:

– А ну сядь! Стол перевернёшь, кобыла! Кира правильно говорит, совсем стыд потеряла, думаешь, не знаю, как ты там учишься! За просто так тебе дублёнки дарят и вырезкой кормят!

Алёна заплакала, у них с Генкой ничего не было, он не такой, чтобы… Мать совсем на своем Витеньке помешалась, родную дочь поносит! Покидав вещи в сумку, она в тот же день уехала Горький. Пусть живут как хотят, она знать их больше не желает, особенно эту Кирку!

Ночью Кира лежала, уставившись в потолок, и думала: "Я чудовище? Обидела сестру, расстроила маму… Но как же все просто, господи! Дергай людей за ниточки и получай, что хочешь. Без унижений, без страха. Я подумаю об этом завтра…"

Утром сбегала на почту и отбила сестре телеграмму: "Люблю тчк Прости тчк". Алёна, получив телеграмму, фыркнула. Вот и дура же, эта Кирка. Хорошо, хоть Генка телеграмму не видел, устроил бы сцену ревности. «Люблю. Прости». Но ответную телеграмму всё-таки отправила, с одним словом (деньги, вообще-то, надо экономить) – "Прощаю".

Москва ошеломила Киру суетой и шумом. Она со страхом смотрела на давку в метро, казалось, что стоит сделать только один шаг, и её тело без следа растворится в этом человеческом водовороте. Куда же так спешат москвичи в выходной? По каким таким неотложным делам? Кира крепко держалась за Полину Аркадьевну, но кто-то грубо толкнул в спину, она разжала пальцы, и людской поток за доли секунды унес её в сторону. Потеряв Полину Аркадьевну из виду, Кира в ужасе вертела головой, пока не сообразила прибиться к одной из мраморных колон. Жить здесь? Каждый день спускаться в эти катакомбы? Да ни за что! Когда перед ней, как из воздуха, возникло озабоченно лицо Полины, Кира чуть не запрыгала от радости.

Но была и другая Москва. Эта другая Москва поднималась в синее мартовское небо бисквитными шпилями высоток, проносилась автомобилями, пахла дорогими духами модно одетых женщин, сияла витринами магазинов, зазывала в театры и на выставки, источала аромат свежей сдобы и натурального кофе, сваренного в чудном ковшике, называемом «туркой».

Дом, в котором жила Полина Аркадьевна, так поразил воображение Киры своей сказочной красотой и трапециевидными выступами на фасаде, что она поначалу приняла его за музей.

В квартире пахло мужчиной, кофе и табаком. Кира растерянно посмотрела на мужскую одежду и обувь в прихожей.

– Здесь живет мой сын, – объяснила Полина, снимая сапоги. – Чего так испугалась? Он тебя не съест, даю слово.

На вешалке Кира пристроила свое пальтишко, как можно дальше от кожаной мужской куртки. Вот придёт этот Братислав домой и увидит её вещички, и поморщится, и скажет недовольно: «Кого это принесла нелёгкая? Понаехали тут всякие…»

Пока Полина разбирала вещи, Кира с робким любопытством рассматривала квартиру. Она такую обстановку раньше только в кино видела про старинную жизнь: резные книжные шкафы под самый потолок; на стенах, вместо ковров, картины; пол не из линолеума, а из настоящего, гладкого как каток, паркета. Больше всего ей понравилась настольная лампа с витражным абажуром, на латунной ножке в виде стебля с длинными, узкими листьями. Полина, заметив её интерес к лампе, пояснила:

– Это модерн, Кирочка. Необычно, правда? Милая, ты ложись, поспи с дороги, я пока займусь обедом, хорошо? После сходишь за хлебом, булочная на первом этаже, не заблудишься, не бойся.

Кира уснула, как только её голова коснулась подушки. В дороге выяснилось, что она совершенно не может спать в поезде, тем более на верхней полке, откуда всё время боялась грохнуться, а здесь, в тишине, так сладко спалось, да ещё этот, тягучий, тёплый запах… Проснувшись часа через два, Кира, растирая кончиками пальцев припухшие после сна веки, выразила полную боевую готовность отправиться за хлебом. Полина Аркадьевна написала на бумажке, что нужно купить в булочной: бородинский, батон московский и рогалики.

Выйдя из магазина, Кира достала из авоськи буханку бородинского и недоверчиво потянула носом: странный запах, вроде приятный, но странный.

Во двор въехала длинная, как сосиска, и блестящая, как начищенный башмак, машина, из которой вышел высокий пожилой мужчина. Кира ахнула. Да, это же её любимый артист! Евгений Яновский! Актёр обошёл автомобиль, открыл пассажирскую дверцу и подал руку яркой блондинке в песцовой шубке. «Ага, внучка!» – решила Кира. Девушка слегка коснулась губами щеки мужчины, что-то сказала, смеясь, и, цокая каблучкам, поспешила к тому же подъезду, что и Кира, и чуть не прищемила той нос массивной дверью. Хлопнув глазами от неожиданности, Кира неуверенно потянула на себя дверь и бочком прошмыгнула в подъезд. Она, вообще-то, здесь в гостях, а не просто так, вон, даже за хлебом сходила…