Максим Греков - В тени креста

Софья резко встала, со своего большого кресла и направилась к дальней сводчатой двери, верховая боярыня Мирослава с поклоном последовала за ней.

Никита Васильевич Беклемишев, вместе с сыном Иваном свернули с Тверской улицы в длинный проулок. Ехали малым чином, всего с одним холопом, так велел им дьяк Фёдор Курицын, к которому и направлялись бояре. Беклемишевы взяли с собой молодого, но смышлёного Сёмку, который умел держать язык за зубами. Всё указывало на то, что разговор предстоял непростой, потому Беклемишевы, против своего обыкновения, молча, ехали друг за дружкой.

Берсень всю дорогу думал о старце-монахе. «Сам ли он к господу преставился от старости, али ему «помогли»? Но если не сам, тогда кто? Греки? Курицыны, а может – отец Михаил?», – от всех этих мыслей у Ивана Беклемишева перехватывало горло, словно не хватало воздуха.

Вот и подворье дьяка, ухоженный частокол и расписные ворота с нарисованным яркими красками сине-зеленым плетением. На перекладине над входом вместо надвратной иконы лишь крест золочёный. Бояре и холоп спешились, постучали в ворота. На подворье залаяли псы и послышались голоса. После некоторой возни обе створки распахнулись, открывая въезд. Двое подворников в одинаковых беленых рубахах склонились в поклоне.

На ступенях перед крыльцом, по обычаю, вместо хозяйки, бояр ждала дворовая девица в праздничной одежде с ковшом в руках. Иван доселе никогда не был на дворе Фёдора Курицына, потому с интересом разглядывал полностью отштукатуренный и покрашенный в бело-желтый цвет терем, который поблескивал новенькой слюдой в окнах. Особо бросалась в глаза дорогая ещё не потемневшая резная дубовая черепица, на высоких скатах крыш. «Вот тебе и дьяк-затворник, однако, на приют постников-бессеребренников его двор совсем не похож», – подумал про себя Берсень. К гостям подбежали несколько мальчишек, забрали у них поводья, повели скакунов в сторону конюшни. За ними, оглянувшись на своих хозяев, прошёл и Сёмка.

Никита Васильевич Беклемишев степенно подошел к крыльцу, принял корец, немного отпил, молча протянул ковш сыну, разгладил рукой бороду. Иван Беклемишев пригубил и чуть не поперхнулся после первых же глотков – в ковше оказалось густое терпкое вино! – он взял себя в руки, сделал несколько глотков и отдал корец девице, которая с подобающим поклоном посторонилась и пропустила бояр в дом. За дверьми их встретил немой слуга, который знаками попросил следовать за ним и провёл Беклемишевых в трапезную.

Посреди залы высился застеленный узорчатой скатертью стол, на котором уже во множестве расставлены тарелки и подносы с яствами. Сама трапезная освещена двумя десятками толстых свечей, что торчали в шандалах вокруг стола.

К гостям вышел с приветливой улыбкой сам дьяк Фёдор Курицын, следом за ним шаг в шаг ступал его брат – косматый Иван-Волк Курицын.

– Добро пожаловать гости дорогие, – широким жестом поприветствовал дьяк Беклемишевых.

Бояре в ответ поясно поклонились, Берсень заметил, что дьяк Фёдор отчего-то тяжело дышал: «бежал он откуда то, что ли, или это уже от старости отдышка, вроде не по годам ещё…».

– Рад я вам, уважили, почтили, – продолжал с улыбкой Фёдор Курицын.

– И тебе за приглашение благодарствуем, – чинно ответил Никита Беклемишев.

– Ну, что же стоим? Пожалуйте за стол, – не переставал улыбаться дьяк Фёдор.

«Не похоже на него», – подумал Берсень, «видать что-то задумал».

Сели за стол, и тут же в трапезную вошли четверо холопов. Они внесли серебряную чашу примерно двухведерного размера, до краев полную ароматного пенного пива, еле слышно шипящего пузырями.

– Ну, гости, за встречу? – весело сказал радушный хозяин, – давай, боярин Никита, твой первый глоток.

Никита Васильевич чинно разгладил усы, взял со стола кубок и зачерпнул им из чаши, сделал пару глубоких глотков и шумно выдохнул. За ним из чаши зачерпнул Берсень, а после Волк и сам Фёдор Курицын. По его знаку холопы поставили чашу на специальную подставку возле стола, а сами удалились. Осушив кубки, пирующие, неторопливо, с должным тактом стали придвигать к себе угощения.

Пока закусывали, разговор за столом не складывался. Это немного раздражало дьяка Фёдора, но он продолжил улыбаться и ласково смотреть на своих гостей. Его брат – Волк Курицын не утруждал себя излишней скромностью, а с хрустом разрывал печёных куропаток и, чавкая, обсасывал кости, не забывая время от времени прикладываться к кувшину, в котором было уже не пиво, а темное испанское вино. Такое поведение Волка было неприятно Никите Беклемишеву, Фёдор Курицын это видел, но брата одёргивать не торопился, думал, как бы завести беседу на нужную тему.

Никита Васильевич Беклемишев, тоже нетерпеливо ерзал на лавке, и, оглядывался по сторонам.

Беклемишев младший, ел и пил мало, не проявлял своей обычной весёлости, но пристально смотрел на Фёдора Курицына, ждал, что хозяин дома сам заговорит о чём-то важном.

Но будто нарочно, дьяк и его брат чинно предавались трапезе.

Первым не выдержал Никита Беклемишев. Он обратился к дьяку Курицыну:

– При всём моём уважении, но может, уже перейдём к дельному разговору, ведь ты же, нас позвал не яства вкушать, а по делу?

– А чем яства могут помешать разговору? Если говорить о чём-то стоящем, то…, – оторвавшись от кувшина с вином, с удивлением пробасил Волк. Его нисколько не заботило, что вопрос был обращён не к нему.

Никита Васильевич уже хотел высказать Волку что-то резкое, но его опередил Берсень:

– Коли дело с вином мешать, можно друг дружку потом не понять. Во хмелю, сколь не говори, а всё одно, разойдёмся каждый при своём, и получится как в сказке, про гуся и рубаху.

– Не слыхал такой. – Оживился Фёдор Курицын. – А ты брате? – он повернулся к Волку, тот отрицательно помотал своей буйной шевелюрой.

– Может, расскажешь? Уж я зело сказки люблю.

– Отчего ж не рассказать, слушай:

Жили-были муж с женой. Жена была баба своенравная, ленивая и не рукодельная. Да, к тому же, еще и большая лакомка: все проела на орешках да на пряничках. Так что, наконец, осталась в одной рубахе, и то в худой да изорванной. Вот подходит большой праздник. А у бабы нечего и надеть, кроме этой хламидной истлевшей рубахи. И говорит она мужу:

– Сходи-ка, муж, на торг, да купи мне к празднику рубаху покрасившее.

Муж достал последний медяк и пошел на торг. Прошёл по торгу, посмотрел, да стало жалко ему последнего пятака отдавать за рубаху. У других мужиков бабысами рубахи шьют. Увидал, мужик, что продают гуся, и купил его заместо рубахи.

Ворочается он домой, а ленивая жена на печи лежит и оттуда ему кричит:

– Купил мне рубаху?

– Купил, отвечает муж, – да только гуська.