Максим Греков - В тени креста

А жена на радостях недослышала и говорит:

– Пусть и узка, да изношу!

С этими словами соскочила с печи, сняла с себя изорванную рубаху и бросила в топку.

Поворотилась к мужу и спрашивает:

– Ну, где же рубаха? Дай, я надену.

– Да ведь я рёк, что купил гуська, а не рубаху.

Так и осталась глупая баба без рубахи, нагишом.

Берсень закончил сказку, и на мгновение за столом воцарилась тишина. И тут в тишине послышался резкий выдох и смех.

– Ха… Ха-ха-ха, – первым басом засмеялся Волк, а вслед за ним и все остальные.

– Он сказал, что «гуська», а она: «узка»? – Ха-ха-ха, ой, хо-хо-хо, – не унимался Волк, он покраснел лицом, и, сотрясаясь всем своим могучим телом, бил себя кулаком по колену мотая косматой головой. Его вид ещё больше веселил всех присутствующих.

Когда все отсмеялись, Берсень стрельнул по весёлым лицам своими рысьими глазами и как бы в продолжении разговора спросил:

– Ну, так может, пора и к делу?

Отец с укоризной посмотрел на сына, и, пытаясь сгладить неловкость, обратился к Курицыным:

– Вы уж не прогневайтесь за нашу торопливость, весьма благодарны мы за ваше приглашение и за угощение изрядное. Токмо, хотелось бы, на тверёзую голову всё обсудить, ежели разговор важный, то сперва о нём беседу вести в самый раз.

– Что ж, дело, да. Имеется к вам дело, – продолжая улыбаться, сказал дьяк Фёдор Курицын. Он провёл рукой по своей груди, ниже русых колец бороды, разглаживая вышитую рубашку, что была хорошо видна в вырезе его малинового кафтана. Как бы ища поддержки, дьяк посмотрел на брата, на Никиту Беклемишева и снова на своего брата. У Фёдора Курицына был такой вид, будто он что-то хочет сказать, но не решается. Наконец, он положил обе руки на стол перед собой и взглянул прямо в глаза Берсеня.

Под его взглядом Иван Беклемишев посерьёзнел, внутренне почувствовав, что сейчас речь пойдёт о чем-то, важном. Его настроение тут же передалось отцу, и, глядя на них, даже Волк Курицын перестал смеяться и замолчал.

Фёдор Курицын, слегка кивнул, выражая своё удовлетворение вниманию присутствующих, и чуть наклонившись вперёд, повёл разговор.

– Ходят слухи, – проговорил он, понизив голос, – что здоровье нашего государя, – да живет он вечно! – пошатнулось….

– Да ну, это ерунда! – перебил, всё ещё находящийся в весёлом расположении духа Никита Беклемишев. – Я вчера видел Великого князя, он был весел и бодр.

– А между тем, митрополит и его свита тайно молятся об исцелении государя, – уверенно сказал Фёдор Курицын. – Я знаю это достоверно от нашего общего знакомого – отца Михаила.

Беклемишевы переглянулись.

– Как? – воскликнул Берсень Беклемишев, – наш государь болен, попы совершают молебны, но об этом никто не знает? Но, почему?

– Всё дело в том, что никто не хочет огласки. Ведь сразу, как и всегда, всплывёт вопрос о престолонаследии и о том, кто подхватит Русь, если что-то случится с государем, – вставил как бы невзначай Волк.

– Да что за слова, ты рекёшь, – нахмурился Никита Беклемишев, он всегда относился с недоверием к мужиковатому брату дьяка Курицына. – Знамо дело, кто. Чай, всем известно: Иван Иванович Молодой, ныне Тверской князь – старший сын нашего государя, он и обретёт престол.

– Да, по всем канонам так и должно быть, – согласно кивнул Фёдор Курицын, но…

– Что «но»? – с лёгким недовольством, фыркнул боярин Никита.

– Но, так думают не все, – снова подал голос Волк.

– Да ты об чем? – спросил Никита Беклемишев, уже с нескрываемым раздражением.

– Вот, для того и позвали мы вас. Дабы об этом потолковать. Но в нынешние времена говорить откровенно сложно. Особливо о тех делах, кои великой печатью ложатся на судьбу всей нашей Руси. И я расскажу вам обо всём, но в обмен на клятвенное обещание молчать о том, что вы здесь услышите.

– У тебя к нам веры нет, дьяк? – изумился Берсень.

– Напротив, боярин Иван. Именно вам я и доверяю, иначе не позвал бы для такого разговора. Но в таком деле, я, потребовал бы обещания даже у самого государя, – решительно ответил Фёдор Курицын.

– Ладно…. Клянусь именем Христовым, что не изреку никому того, что тут будет говорено, – стрельнул своими кошачьими глазами из-под светлых бровей Иван Берсень.

– И я клянусь, – осеняя себя крестом, сказал Никита Васильевич Беклемишев.

– Вот и ладно, – удовлетворённо кивнул Фёдор Курицын.

– Ведомо ли вам, бояре, что на самом деле происходит сейчас в кремлёвских палатах и вокруг них?

– Ранее думали, что ведомо, но теперича, после твоих слов, даже и не знаем, что сказать, – недовольно пробурчал Никита Беклемишев.

– Ну, так вот, – тихим голосом продолжил Фёдор Курицын, – всё идёт к повороту и изменению уклада на Руси, окончательно на византийский манер. И для этого, власть церковных мужей укрепляется и становится, чуть ли не вровень с великокняжеской. А кто будет в противлении сему, того подвергнут сыску и истреблению!

– Быть того не может, ты верно с ума сошел, почтеннейший дьяк! –не сдержавшись воскликнул Берсень. – Зачем на византийский? Чем он лучше нашего, исконно-русского? А что мы на это скажем? А, государь Иоанн Васильевич?

– Он уже дал согласие.

Вся кровь бросилась Ивану Беклемишеву в голову. Он ошарашено посмотрел на своего отца, тот по-бычьи склонил шею и молча сопел.

– У тебя от обилия государственных дел и прочих хлопот мысли путаются, дьяк, – сказал Берсень уже спокойно. – Ты забываешь, что такое не может быть решено без воли наследника и всех бояр.

– Вот! – торжествующе поднял палец вверх Фёдор Курицын. – В этом сейчас всё и дело! Потому они и начали действовать с двух сторон! С одной стороны – удалять от дел нынешнего наследника, а с другой – церковной дланью прижимать всех, кто мог бы этого наследника поддержать.

– Да как так, «удалять от дел»? И кто такие эти «они» и почему сие допускает наш государь? – резко вскинул голову Никита Васильевич Беклемишев.

– А разве ещё не понятно? – дьяк Курицын сощурил левый глаз. – Наследник, ноне, почти на Москве не бывает – из Твери только по отдельному зову государя является, и от государственных дел далёк. А между тем, под крышами кремлёвских палат, уже созрели перемены, и за всем стоит грекиня Софья и её окружение. А с ними заодно митрополит Геронтий и многие близкие к нему главы церквей и монастырей.

Берсень побледнел, а Никита Беклемишев напротив – налился краской.

– Имей в виду, дьяк, – сказал он, – что ты обвиняешь супружницу государя и высших сановников церкви в измене.

– А вот тут ты ошибаешься, боярин. Это вовсе не измена. Царевна Софья искренне верит, что делает всё правильно и только укореняет государственную власть. А святые отцы – оказывают ей поддержку, ибо они ревнители той самой веры, что пришла к нам из Византии – с родины Софьи.