Марина Дечко - Ворожея

Первую остановку, помнится, сделали еще у моря.

Низкая юрта из прочных шкур. И одно тепло на двоих.

- Дитя уже велико, - Дар откинулся на шкуры устало. Потер виски, словно бы собираясь с мыслями: - И я хочу, чтобы ты осталась, Ярослава. Впереди - война, и в этой войне многим не выжить. Не хочу потерять тебя. Будь здесь с Хельгой. А там, как все закончится, я отправлю тебе весточку. Если же нет... степняки примут тебя как свою, и дитя, что носишь под сердцем, дарами осыплют. Вернешься в село родное невестой богатою. А там... Свят примет. И дитя полюбит как свое. Или же кто другой, что милее сердцу.

Яра видела, что слова эти давались мужу нелегко. И говорить их для него подобно смерти. А вот надобно: заранее отпустить ее, чтоб не мучилась, коль случиться суждено беде.

Он хотел сказать что-то еще. Наказы дать, распорядиться. Но слова не шли. Прощаться с женой не хотелось, только это был единственный выход. Дитя уже сильно мощью степною. И по всему складывалось, будто родиться могло скоро - вот и округлый живот говорил о том же. Стало быть, время, проведенное в Соляных Копях, не прошло даром, потому как нынче Ярослава должна едва ощущать первые толчки дитяти. А она уж на сносях...

Яра соглашалась. Спорила с нареченным в душе, но в голос говорила:

- Останусь. Ты только у лесных границ меня покинь, чтоб на родной земле. Здесь холодно. И солью пахнет нещадно. Копи...

Она замирала. Оставляла на ресницах дрожащую слезу, потому как понимала: так Дар скорее услышит ее. И он слушал, соглашаясь:

- У лесных можно. Там и до дома - рукой подать.

И вел ее за собой. В тревоге.

Она-то и заснула крепко лишь тогда, когда нога ступила на опушек темного соснового лесу. И разом лавина привычных запахов укутала-закружила ее, и только тогда Ярослава выдохнула: на родной земле, говорят, и песчинка помогает.

Последнюю ночь они провели вместе. И Дар все сцеловывал горькие слезы своей ворожеи, что не желала повиноваться. Но под утро дитя в ней взволновалось так сильно, что та сдалась. Обняла только мужа напоследок. И тихо проговорила:

- Вернись ко мне, прошу тебя.

И Дар обещался.

А потом, взлетев в седло гнедого скакуна, отправился к Камнеграду, чтобы выставить войско у высоких красных стен. Да отыскать ту, за кем пред ним, дитем Тура Каменного, долг остался.

Ярослава мерила пространство узкой юрты шагами. Ее мысли плыли к нареченному, отчего она раз за разом сбивалась:

- Два, три. Три, два...

И каждый раз ей казалось то неважным. Словно бы в ней должна была жить другая мысль. Простая и правильная. Да вот только ускользавшая...

- Что с тобой? - Спросила Хельга, останавливаясь у самого порога. Сама не своя...

Она вгляделась в лицо Ярославы и поразилась отразившимся на нем переменам. Растерянность и смятение сменились восторгом, и в ту же минуту Яра вскрикнула:

- Я знаю, Хельга, знаю! Собирайся!

Она кинулась в угол юрты, где под ворохом вещей лежал мешок с алтынами золотыми, и затрясла им перед глазами островитянки:

- Я должна отправиться за ним.

Хельга отпрянула. Она и сама не привыкла оставаться в стороне. Свыклась во всем быть подле мужа, вот только еще вчера ночью обещалась ему, что станется здесь, с Ярославой. Станет оберегать ее, чтобы передать в руки нареченного, когда тот придет за ней. И дитя примет, когда придет срок. И тот ведь близок! Верно говорят, что баба на сносях беленится.

- Нет, - коротко сказала Хельга. - Тебе в Камнеград путь закрыт.

Но Ярослава не слушала ее. Она наспех собирала вещи, словно бы не различая уговоров островитянки, пока та не произнесла:

- Кости рассказали мне о смерти. О других костях, что увидели. Только не птичьих - птичьи многим меньше. Те были белыми и желтыми, с окрасом сизым. Массивные, они нравились птичьим. Ты хотела знать, ворожея? В Камеграде воинов ожидает темное, старое зло. Могущественное. Побольше силы богов. Как быть такое может? Не знаю. Потому и не стала говорить тебе. Вот только понимаю: кто дойдет до города того, назад не вернется. Потому как выбором своим уже мертв...

Яра опешила. Она бросилась к Хельге, обнимая ту ладошками за щеки, и заглянула в глаза:

- Что Дар со Здебором? Ты говорила им?

- Говорила, - Хельга опустила глаза долу, пока собиралась с мыслями: - Сказали, пойдут. И я бы с ними, только обещалась. В тебе дитя. Кровь от крови, и все в ней - Степь вольная, да Леса широкие. Сберечь сына твоего надобно!

Ярослава кивнула:

- Сберечь...

И тихо опустилась на шкуры теплые, чтобы сомкнуть глаза. Не уснуть, нет. Только и не видеть света белого без нареченного. Есть и пить, когда скажет то Хельга. И ждать...

Дитя толкалось под ребра исправно, весело даже, и ворожея день ото дня разумела: то сильно. Скоро, стало быть, запросится на волю. Хельга поможет, а с нее - сберечь.

И она покорялась судьбе своей, пока не расслышала тихий зов...

Карта под ногами Чародейки почти не пылала.

"Выпита", - подумала та. - "И огоньков, в которых еще теплится жизнь, почти не осталось. В подземелье только".

Что ж, это и к лучшему. Впрочем, с ними она тоже справится, когда...

Пир утомил Пламену. Сидеть подле Хана Великого половину ночи да говорить с ним. А ведь это он отобрал у нее Элбарса. Хотя она и сама покамест не разумела, как. И, верно, правду приносили купцы лесные с обозами торговыми о том, что в степных землях ворожба иная, крепкая. Замешанная на земле охряной да ветрах южных. Заговоренная гулом барабанов скуряных... Верно, это бахсы отмолили первого сына у бога старого, не иначе.

Да только и без него Чародейка справится. И если Степной Лев пойдет на нее с войною, сгинет на Лесной Земле без почета, потому как терпение, что и час, заканчивались. Вот уж и боги старые забыты. И слышащих едва осталось...

В покоях мужа было холодно. И тепло здесь разгоралось лишь тогда, когда она сама зажигала его в теле тленнном. Впрочем, и это в последнее время случалось нечасто. Да и почто? Греть старого мужа не хотелось...

Тот, что казался раньше крепок, нынче больше походил на старика. Лежал поперек ложа высокого, дорогими шкурами прибранного, и кожа его на мехах тех казалась еще более желтой, морщинистой. Глаза метались даже во сне. И, верно, именно во сне он чуял ее звериную натуру, да вот проснуться...

Она коснулась тонкими пальцами дрожащих век. Смахнула с них остатки дремы ночной и улыбнулась.

- Не спишь, - заключила ведьма, вторя улыбке мужа. - Это верно. Я вот тоже не сплю. Уже которую зиму... а ведь раньше, помнится, нравилась мне эта опочивальня. Скользила в нее тенью рыжей, укрытой одним лишь халатом шелковым, под которым - тело нагое. И тут же старалась скинуть его, оказавшись в твоих ладонях. Любила. Желала... еще в той, прошлой жизни. В жизни вообще, - рассмеялась она.