Марина Дечко - Ворожея

- Ему бы помочь... - Яра заглядывает внутрь себя, пытаясь ощутить былое. Но в ней нынче все глухо, не откликается уж дар, к которому привыкла. И, стало быть, придется привыкать к другому. К травам вот снова, к плетению науз. Благо, старая знахарка научила.

- Поможешь, как справишься, - обещает Крайя, сама не веря словам своим. - Ему и Негу, которого Свят с Заринкой принесут. Многим... война скончится, и останутся раненные. А еще - отголоски Мора, что не уйдет сразу с Земли Лесной. Ты ж знахаркой будешь...

Она говорит что-то еще, уговаривает Яру. И та позволяет, потому как гул голосов и криков становится сильнее с каждой минутой, а время - на исходе. Вон уж и солнце садится за горизонт, и ей бы поспеть...

С первыми сумерками в избе ползет туманом несмелым тонкая тень. Прозрачная пока, слабая. Тень эта пробует подобраться ближе к людям, пробуя их жизнь на вкус:

- Сладка?

- Пшла! - Кричит ей Крайя. И уже - Ярославе: - Торопись, еще нити красить!

Яра сидит все на той же скамье, что у стены студеной. И отталкивает сапогом того, что подобраться пытается. Тать? Верно, он. Только еще не час. Поспеть бы...

Нити жгутся. Пытаются вырваться из рук, хватаясь зубами острыми. Горят. И ведь сила в них - огромная, не чета травяным. Сдюжить бы...

Нитей всего три, как учила ее Крайя. И плести надобно слева направо. Левую - вниз, от сердца. Затем ту, что посередине. И крайнюю.

Узлом скрепить, словом связать. И руной удержать. Какой?

Яра не разумела значения знаков. Выбирала сердцем. И первой легла та, что из копей Соляных привезена. Белесая, солью пропитанная. Гудящая...

Еще узел тройной. Тонкая вязь. Нити, что лежат в пальцах Ярославы, озаряются колером новым, словно бы с окрасом алым. Отчего? Яра не разумеет. Понимает только: это правильно, потому как те, что были, - мертвые. Эти же жизнью питаются. И отдадут ее, когда придет час.

Второй руной ложится та, что колеру охряного. Гладкая. Словно бы волосом русым выделана, как и у самой Заринки. Светлая...

Она озаряет что наузу саму, что горницу сиянием чистым. На миг глаза обжигает, но Ярослава слова святого не прерывает, помня наказ Крайи. И лишь продолжает шептать. А нити все вбирают колер живой, да горят ярче. Жгутся вот тоже, но нынче этот огонь - благостный, знакомый словно бы. Откуда?

Третьей руной Ярослава отчего-то выбирает свою. Золотистую. Она ложится ровно. И сила, что до этого пыталась вырвать наузу из рук девки, покоряется ей, стихает. Признает мощь заемную, да позволяет узлом закрепить.

Нынче нити покладисты, ярки. Гладкие, словно бы в полотне тонком. А оттого и плести становится удобней. И слова находятся сами собою.

Руна Крайи становится четвертой, забирая за собою ту, что принадлежала Ворожебнику.

А вот конец отчего-то выходит не таким, как всегда. Раздвоенным. И укладывает разом руны тех, что ютятся тихо в углу. Нареченных, среди которых - баба рудая да мужик светловолосый. Одна из рун словно бы пустая, слабая. Но то - морок, Ярослава чует это.

Оттого и связывает концы фермуара наузного меж собою.

Прислушивается. Получилось?

Фермуар гудит силой дивной. И Ярославе нынче не нужно быть ворожеей, чтоб чуять это. Нити вот пригожими вышли, ярко-алыми. Верно, прокрасила их Крайя...

Ярослава оборачивается, чтобы показать работу старой знахарке. И замирает. Потому как та, что так долго была подле, уж тиха. Бездыханна. И, стало быть, прокрашены нити темные не просто краской алой, но кровью родной.

***

Чародейка на миг остановилась. Повела носом, принюхалась.

Роговлад близко - она чует это по той, знакомой крови, что успела отпить. Да вот и сумерки подобрались. Время...

Лес словно бы замер, чуя приближение теней. И целебна в нем остановилась, приглушенная другой, темной силой. А ведь и ее выпьют, когда душ живых не станет. И Чародейка позвала. Тихо сначала, затем - громче. И зов ее разнесся по округе.

Замерла на дереве омела-сухоцвет, что до того вела тонкую песню. Насторожилась. И пусть сама душою темна, а вот боится, чуя их...

Те, что в белые платья облачены, тоже скрылись. Увели за собою волков с алым взором, да гадюшницы уползли. Подальше от места гибельного. И поближе к тем, в ком жизнь еще теплится.

Мимо же проплыла тень. Пока светлая, прозрачная словно бы. А вот только сила в ней разгоралась все сильнее. Колдунья чуяла это. Муж старый гневался, но подчинялся. И ужалил бы ее, если б жива была, только...

- Не жива, - улыбнулась Пламена. - Не ужалишь. И жизни не выпьешь, как я - твоей. Подчинишься...

Тень склонилась. Медленно, словно бы нехотя. Только нынче она не властвовала над собою, а потому и наказ выполняла.

С татями оно всегда так...

- Собери других. Тех, что уж пали. И сведи к войску. Степному. К морскому вот тоже. Встреть честь по чести, хозяином земель бывши. И разнеси куски рваных душ по околице.

Тот, что помнился Туром, склонился. И, коснувшись легко подола лисьей шубки, снова истаял в сумеречной мгле. А Чародейка припала к земле заснеженной. Отвела белесую насыпь, коснувшись ту ниткой силы. Да оголила погост.

Заговорила-зашептала. И стала ответа ждать. Долго? Знать, нет. Только она торопится...

Нити силы разрывают почву лесную, шля наказы к самим истокам. Покоряют, сминая сопротивленье. Слушают...

Старая земля молчала. Не желала принимать наказ Чародейки, противясь темной мощи. Да только могла ли ослушаться? Верно, нет. Потому и поддалась с часом.

Пошла буграми широкими, да трещинами изошлась. И из-под трещин этих, забеленных снегом последним, потянулись кости. Руки да ноги. Черепа. Позвонки. И те, что пошире, тазовые...

Кости вытягивались из земли, стряхивая ту, словно бы ненужный груз. Складывались причудливо в тела. Верно ли? Нет! Не верно. Только тот порядок - для живых, тут же...

Глазницы загорались светом колдовским, мертвенным. И все с тем же окрасом, болотным. Запахом обживались. Сладким, что сама медуница.

Мертвые воины становились друг подле друга, складываясь в войско бессмертное. Наказов ждали. Спешили исполнить.

Взывать к буллам было просто. Пролить кровь - сначала живую, сладкую. Невинную, что ключом всему. А ведь ее огневики с радостью разнесли по капищам, не забыв и самим насладиться. И пока жива та была, буллы принимали ее с радостью.

А потом запечатать своею, смрадной. Наказ прошептать. Выждать. Минуту, другую...

Это поначалу медленно, а потом - скоро. Потому как земля Камнеградского Княжества расступалась перед нею не просто трещинами - широким рвом. И выпускала из себя все то, что хранила.

И мертвое войско шло к живому, среди которого уж слышно было пение омел. Рядом с костями тленными снова возникали те, что в белых платьях стояли. С глазами черными, да со зверьем голодным. И те степняки, что попадались на пути воинства Колдуньи, отдавали жизнь скоро.