Марина Дечко - Ворожея

Камнеградское войско тоже вышло за ворота. Да только с него толку мало - Чародейка видела это даже здесь, среди лесов. Напуганные селяне жались друг к другу. И ни топор, ни меч не давали им чувства покоя.

Ее войско не победить - Чародейка знала это точно. Оттого и шла к победе, все выше вздымая руки.

Стрелы степняка, что проносились мимо нее, загорались огнем болотным. Зеленым, изморозью окрашенным. Таяли, издохнув в ладони от тонкого стана. И осыпались к ногам темным тленом. А иногда, когда ей хотелось веселья, оборачивались кругом себя, находя не жертву, но хозяина своего. И тогда степняк падал, пораженный короткой стрелой. А ведьма улыбалась.

Она глядела по сторонам, пытаясь отыскать знакомые черты, но все чаще видела почти одинаковые лица степных воинов, разбавленные морским народом. А вот тот, что рожден и Степью, и Лесом, все не находился. Стало быть, нужно подобраться ближе.

Лес уступает. Расступается стволами исполинскими, раскрывая перед нею поляну широкую. Поляна та пахнет кровью, оттого сладка. Или... нет, кровь та уж давно морскою стала, соленой, хоть и рождена Лесами самими. А вот подле...

Степняк, что стоял к ней спиной, обернулся резко. Почуял? Верно, так. И узнал - Чародейка разумела это. И вот она его признала. Все тот же, то и тогда у Светломеста. Только теперь вот она видит в нем сходство с маткой, Нежаной. Отчего же?..

- Зря пришел, - говорит ведьма. - Я ведь и уйти позволила, жизнь сохранив. И это больше, чем у отца...

- Мертв?

- Мертв! Ночью... повидать хотел?

Забавляется. Понимает, что тому - больно. Вот только продолжает:

- И ты умрешь, Роговлад. Потому как плоть от плоти, душа от души. Я бы и отпустила, но...

- Не Роговлад я больше, Чародейка. Именем другим зовусь. А оттого и судьбою новой наделен.

- Все одно, - отмахнулась та. - Нынче судьба не властна над детьми лесными, потому как и сами боги заперты. Прорвались бы...

Она крутит меж пальцами тонкую цепь, на которой украшением - монисты. Сверкают. Да только их сила не в золоте - даже Дар разумеет это. Тогда в чем?

- В другом, заемном. И нет ему равных среди тех, что землею рождены. Мощь, она... ты ведь растерял свою, верно?

Она подбирается чуть ближе, позволяя воину разглядеть себя. И скидывает полушубок.

Стройна. Телом изящна, глазами зелена. А вот мертва, и смертью своею заставляет отвернуться, закрыв нос.

- Пахнешь дурно, - говорит Дар.

- И ты скоро будешь, - отзывается Чародейка. - Потому как медуницей не сможешь. Лишь тленом.

И она оборачивается на ходу, позволяя что полушубку, что платью тонкому разорваться разом. Разлететься ошметками рваными по сторонам, оборотившись в пепел.

Прыжок-выпад. Рывок резкий...

И перед Даром становится та, которую забыть пытался.

Рыси подобная.

Он помнил, как это было в прошлый раз. Рывок за рывком - и новая боль опаляет разум, лишая его способности мыслить. А ведь это горше всего. В тот раз его спасло чутье проклятое, что даровала сама Степь. Нынче же...

Та, что стояла перед ним, больше не казалась степняку рысью - теперь он точно знал: перед ним перевертыш. Существо темное, нечистое, жаждущее крови. Оттого и сила в нем нечеловечья.

И если в прошлый раз, встречая Чародейку волком, он не сдюжил, то разве ж теперь сможет?

"Отвести от брата", - проносится у него в мыслях. И он делает осторожный шаг в сторону. - "И от войска".

А рыжий зверь щурится. Зубы показывает, роняя на снег густую слюну. Лапой ведет, поднимая не просто икры льдинок, но бурю саму. И та подчиняется Чародейке, застилая воину глаза.

Ладонь Дара крепко сжимается на рукояти меча, подаренного Здебором. Выкованный на морском острове, он придает ему сил. И степняк первым делает выпад.

Вьюжит все сильнее. И в нем, вое вьюги лесной, Дару слышится другое. Смех, рычанием отдающий. Голос:

- Промахнулся...

Голос тонок, пригож. Как и рыжее пятно, что в снегу липком находит когтями меховой тулуп. Исчезает, появляясь снова. И разом хватает за руку, наткнувшись на сизую сталь.

Плюется.

Снова смех...

Дар оглянулся по сторонам.

Смеркается. И в сумерках этих, кажется, проступает иное. Сокрытое. Тени? Если так, то всяк неживые. Только и с ними договориться можно.

А ведьма откликается мыслям:

- Нельзя. Мои...

Снова рывок. Снова выпад. Движенье, что заметить едва удается. Боль резкая. И первая кровь, что его - Дара.

Перевертыш уходит. Словно бы та кровь для нее - забава. Но воин знает: в крови - сила. А мощь живую терять нельзя.

Только подле него - снова тень. Пока слабая, едва различимая. А вот с каждой минутой становится все ярче, все отчетливей. Уж и чертами заполняется, представая перед воином мужем статным. В шубе соболиной, в шапке, камнями лаловыми расписанной. Где видел?

Дар отчего-то разумеет: отец. И хоть тот исчезает сквозь мгновение, в самом воине просыпается нечто такое, о чем он не знал. Вера? Может, и она. Потому как еще годину назад он не верил в то, что победить Чародейку способен. Нынче же...

Он зажимает ладонью сочащуюся рану на плече, пытаясь остановить тонкий бурый ручеек. И вспоминает Ярославу. Свою нареченную. Мать дитяти, которому вот-вот народиться боги велят. И на душе становится теплее.

Вера в нем растет, озаряя душу светом теплым. И Дар снова замахивается мечом, целясь прямо в того, что отцом звался. Отчего так? Он-то и не думает, что тот помочь может, а вот...

Кровью пахнет все ярче. И, значит, Дар попал.

А Чародейка шипит, отзываясь:

- Отец твой всегда был глуп. Вот и нынче...

Краем глаза Дар видит, как тень густая, что становится с каждой минутой лишь плотнее, сжимается мощными лапами. И крик ее становится осязаем, слышен. Стало быть, когти темные могут рвать не только плоть, но и...

- Не поможет больше, - отзывается пятно рыжей шерсти. Мелькает с дерева на дерево, с ветки на ветку. И снова хватает широкой лапой грудь Дара. Кровь...

Воин уходит в последний миг. Снова держится за наузу, что матка плела. А еще за другую - подаренную Ярославой. И боль, что опаляет его всего на миг, угасает в разы сильнее. А сам воин разумеет: на ворожбу Чародейки есть другая, не менее мощная.

Шипение злое. Рык. И снова рывок.

В этот раз Дар уходит. Заносит меч - и снова попадает по шкуре рыжей. Только теперь порез глубокий - воин чувствует это, проходя по хребту плотному. И видит, как выгибается спина Колдуньи.

Рысья морда кривится, плывет.

И кровь ее пахнет дурно - гнилью, смертью да тленом самим. Дар это чует даже так, освобожденный от проклятья степного. Значит, все это снова обман. Не кровь это, хоть и бежит по венам.

Запах медуницы становится нестерпимым, с горьким привкусом. И Чародейка снова нападает. Смеется, ухватив теплой плоти. Сплевывает бурую слюну на сизый снег. И чертит в пространстве знак.