Марина Дечко - Ворожея

Черный, с острыми зазубринами.

Знак покоряется. Оживает в руках-лапах. Шипит подобно змее. И ползет к Дару, обвиваясь кругом шеи. Держит крепко, отчего вдоха не хватает, чтобы набрать в грудь воздуха поболе.

Перед глазами медленно меркнет что свет, почти угасший, что сама жизнь.

Чародейка довольна. Она больше не станет играть с жертвой. Да и зачем? С нее станется развлечений! Любой хищник когда-то должен поглотить добычу, потому как в жизни и крови - сила. А в ней - власть.

Мир перед глазами медленно меркнет. И уже в самом конце, перед тем, как Дар готов уступить, он видит ее - свою ворожею. Тонкая фигурка с огромным животом проглядывает сквозь рваные раны пространства. Он видит, как ей тяжко идти по вьюге дикой. И знает, что всего-то и нужно - отдать жизнь за нее. За дитя нерожденное...

И Дар, раскрыв глаза напоследок, бросается с мечом на Чародейку.

Сизая сталь легко входит в нежную плоть.

Колдунья вздрагивает. Ее глаза удивленно раскрываются, искажая пригожие черты удивленьем. А потом воин слышит:

- Я бессмертна, Роговлад. А вот ты - нет.

И мир меркнет.

***

Вьюгу принесли девы в платьях белых. С руками тонкими, что швыряли горсти снега в гостей непрошенных, да упирались чернеющими глазницами в раскосые глаза воинов степных. Говорить пытались:

- Почто пришли на Землю Лесную?

Те степняки, что отвечали им, исчезали в пелене снежного вихря первыми. А на том месте, где только что стоял воин, загорались алым светом голодные глаза. Волчьи.

Вот и его, Хана, спросили?

- Почто пришел?

Девка эта спускалась с дерева ближнего. Шла легкой поступью, облаченная в одежды легкие. И ни снег, ни ветер были ей не помеха. Тонка, стройна. Волосы длинные, тяжелыми волнами спадающие до самых пят, лишь слегка покачиваются порывом озимка. Кто?

- Омела-а-а-а, - поет она. - Не ведал?

Хан машет головой. А дева хороша. И даже у Айнур, жены его любимой, младшей, нет такого сладкого голоса. И волос таких нет. А вот пахнет от девы все также: медуницей. Сладкой, приевшейся еще с покоев самого Элбарса.

Не верить...

Подле него падает еще один воин. И его, кажется, утаскивает в снежную пелену нечто темное, подобное змее. А дева, что тянет к Аслану-Льву руки, улыбается:

- Гадюшница. Тоже вот сестри-и-и-ца... Огневики еще поспеть должны...

Она глядит на Хана нежно, томно. И он вспоминает рассказ купца полнолицего, с которого степной брат гоготал у костра. О такой же вот деве сладкоголосой, с речами дивными. Не устоял...

- Знаешь обо мне? О нас?

- Знаю, - кивает Хан. И режет тонкое платье изогнутой саблей.

Красная дева удивляется всего на миг. Останавливается. А затем шипит подобно тем, черным. И руки вытягивает в сторону Степного Льва. Увернулся? Так это только от нее. А вот от зверья лесного не удастся. И подле Хана раздается вой волка.

Обернуться на рык. Замахнуться саблей тонкой. Рубануть!

Хан снова нашел свою жертву, да только замест одного воя появились два. За ними - три. И спустя всего минуту их было не сосчитать.

А та, у которой он оставил рану глубокую посреди чрева, обиженно произнесла:

- Зря ты так, степной муж. Я бы по-хорошему, по-доброму. Ты бы и не заметил, как жизни лишился. Сестры не так добры-ы-ы...

И она махнула рукой в стужу:

- Забирайте!

И девы в платьях белых выступили к степному войску сплошной стеной. А медуницей запахло так, что Хан не сдержался.

Повсюду было одно: кровь, смерть и крики. Ликованье белениц, что сплетались с волками мертвыми в ликующем экстазе. И только вдали - бой барабанов, да песни бахсов. Но и их надолго не хватит. Вон уж затихает песня степная. Верно, и к ним девы темные тоже вышли...

А подле него стало темно. И не в сумерках то дело, а в том, что они несли с собою. Тени. Много теней. И каждая - плотная, густая. Голодная.

Шепот голосов разномастных, калейдоскоп запахов. И все приторно-сладкие, все густые.

Хан сжал саблю твердо, но уж понял: она мало способна сотворить с теми, в ком не теплится жизнь.

Свой конец Аслан-Лев почуял еще до того, как его коснулись клыки зверя. Отчего-то ему вдруг стало очень холодно, зябко. А потом вдруг перед ним возникли темные глазницы, в которых - ни намека на жизнь. И голос нежный, ласковый, заговорил:

- Сложи саблю, смелый Хан. Она не нужна тебе боле. Ведь не пойдешь же ты на деву с клинком...

Как же, не пойдет. Степной Лев впился пальцами в заледенелую сталь так крепко, что кожа на костяшках лопнула, и из ранки показалась первая кровь.

Беленица улыбнулась:

- Вкусно пахнешь. Знаешь, а ведь кровь княжеская особенно сладка. В ней жизни много. Силы. Вы не зря несете на челе венцы...

И беленица метнулась к нему, остановившись всего в шаге от лица.

- Холодное, - протянула она, скривив шею так, что Хана замутило. Не могла девка выгнуть шею подобно змее гремучей. Потому как у девки в шее - позвонки, у этой же...

Сабля снова вошла в мертвую плоть. А беленица выпустила изо рта нитку бурой слюны, дохнув в лицо Аслану смрадом. Ступила ближе, напоровшись на острие тонкого клинка:

- Что мертво, умереть не может.

И тогда глаза ее черные, в которых вовсе-то и не было глаз, затопили собою пространство. И все, что успел Хан - вспомнить Степь. Потому как в ней не существовало такой черноты - лишь яркое солнце да желтизна песков.

***

Орм видел, как из вьюги сплетаются тела. Живые словно бы, да только мертвые. Изогнутые, кривые. И подле них - кости.

Тени просто темны. И силы в них с каждой годиной прибавляет. Тела же...

Островитянин глядел на такое впервые. Мертвое войско, что встретило его воинов в стенах Камнеграда, казалось, слепилось из всего, что было. Вот и тот, что стоял перед ним, покоился не на ногах - рукой одною опирался о землю стылую. Оттого и хромал. Он бы и дальше, если б...

Рука отошла от туловища легко: сизая сталь рубила прочно. И тот, что всего миг назад стоял перед Ормом, рухнул наземь. А его заменил следующий. Уцепился когтями длинными в саму плоть островитянина, дернул. И можно сопротивляться, но силы...

Силы сохранились лишь у них, морских ведьм. Значит, нужен знак.

Знамение то стоило крови Орму. И он не пожалел ее, поднеся к губам тонкий рог. Этот вырезан не из моллюска - из дерева с листьями-иголками. Оттого и поет особенно. Звучно. И если подуть с последней мочи...

Гул получился тонкий, пронзительный. И даже тот, что пытался урвать плоти морской, остановился. Замер. А потом и приждал. Чего?

Воя литавров высоких, что привезли с собою морские ведьмы. Звона костей птичьих, сталкивавшихся друг с другом при ударе мягким молотом о прочную шкуру. Да песен.

Теперь не медлить!

С подмогой ворожбы морской сизый меч находит новую плоть. Та рассыпается от мощи привезенной, но ей на смену приходит другая. И плоти этой немерено, а силы Орма покидают быстро.