Марина Дечко - Знахарка

- За мною, мой хороший, за мной... Не обижу дитя родное. Отогрею в своей избе, что на околице Туманного Леса, оттают руки натруженные...

Беглая душа. И ведь ластится, словно мамка родная, а слюна, что стекает с белесых губ, выдает в ней голод звериный.

Не отпустит. С тулупом плоть вырвет, чтоб хоть часть его жизни украсть:

- Ну, пойдем, милый. Пойдем, Роговлад...

Взор степняка становится туманным, а чутье меркнет. Слова-присказки наречием дивным звучат:

- Там на печи котел с варевом душистым. Для тебя ж сготовила, травами лесными сдобряя. Уж не пробовал ты моей стряпни, пока мал был, да только то все в прошлом. Нынче же...

Ладони тонкие, сухими костьми обрамленные, теперь уж не на руках Дара, но на шее. Рвут плоть, царапая кровь живую:

- Пойдем! И ворожею свою бери, ей тоже рада...

За словами - шипенье, за одеждой - плоть мертвая. Сухая, потому как голодна. Девкой молодой станет, его силой напитавшись, а сейчас вот...

Глаза, что светятся огнем колдовским, не глаза вовсе - прорехи в иссохшемся черепе.

И ему бы не послушать, не откликнуться. Науз шлюбный дрожащими пальцами отыскать, силу древнюю пробуждая. Да только...

Воин понял, что погибает, когда личины зверей, чье проклятье он понес, стали рваться наружу. Скакун, волк да змея, орел вот...

Душа терялась. Растворялась в морозном воздухе, истончаясь, словно бы кромка льда по первой капели. Рвалась на чудные лоскуты. И каждый болью раскрашен.

Дар расслышал легкий стон - и тут же удивился, что голос был похож на его собственный. Нет, не похож - то ж его голос. Такой слабый? Тонкий?

Что ж, пусть так. Он выстрадал покой. А этот даже без боли. Теперь без нее...

Но покой задерживался. И душа рваться остановилась.

А вместо этого завыло что-то рядом. И глаза, что горели перед ним, внезапно потухли. А замест света колдовского Дар разглядел золотое сияние подле шатра. Что горело так предивно? Уж не очаг ли, что разложила Яра?

Нет, его Ярослава не станет жечь костры подле шатра. Яра будет ждать на коврах узорчатых. Она послушна, его знахарка. Ворожея...

Дар осознал, что разум не зря раз за разом приводил его к этой маленькой женщине, которая всего с оборот луны, как стала его. С его нареченной что-то не так. Только вот что?

Ярослава! Яра!

- Яра! - Дар выкрикивал имя нареченной, пока на бегу рвалось пространство между ним и шатром, в котором осталась знахарка. Вот уж и фигурка ее, живая и тонкая, виднеется подле. Да только изломанная она, словно бы коряга вывернутая. И жизнь из нее утекает в чудный символ, что горит светом золотым. А вокруг - воины. И все шепчут, что зверье отступило. И что победила его она, эта маленькая ворожея.

Но Дар не слушает. Не слышит.

Хватает Яру на руки и укрывает в полусвете шатра. Осторожно снимает с нее тулуп и греет, греет, греет...

Телом своим, жаром проклятья , вновь вернувшимся. И чувством благостным, которое робким огоньком вспыхивает от горячего дыхания подле губ нареченной.

А потом засыпает рядом с нею, когда дитя под ладонью, что оберегает утробу жены, вновь успокаивается. И нитка силы, что идет от нерожденного малечи, вновь крепка...

***

Яра очнулась подле мужа. Повернулась в кольце теплых рук и тут же поняла, что каждое движение причиняет боль. Особенно в утробе. Она с ужасом обхватила руками живот, но ее ладони перехватил Дар:

- Дитя живое. Светится огнем искристым, да силу набирает, - с теплотой произнес он, - уж и не знаю, как уберегла ты его.

И в одно мгновение Дар утратил всю нежность в голосе, а его лицо стало суровым - не чета народу Лесов. Темные брови сошлись на переносице, что отметилась глубокой морщиной. Изгиба губ не видать - одна тонкая линия. А на скулах играют желваки.

В эту годину пред нею был степняк - грозный, суровый. Ашан выпустил Яру из крепких объятий, резко встал с лежанки и принялся мерить узкое пространство палатки.

- Я ж приказал тебе оставаться в шатре. Говорил, что ворожба творится, да что сам справлюсь со всем. Ты ж ослушалась...

Ярослава глядела на мужа, на его хмурое лицо, и ей становилось все страшнее. Потому как то проклятье , что стерегло его душу, разгоралось в сердце мужнином червонным огнем. И жар его опалял ворожею, угрожая сжечь дотла.

Вот и искры долетали до лежанки...

А там - Яра и малеча, еще не народившаяся. И жутко так становилось ворожее. Да только уговаривала она себя, что не Дар перед ней. Тот, другой, что ныне горел огнем проклятым , принес его из Степи. То ж Ашан, Волком названный.

А Дар - он родной, Землею Лесов нарожденный. Теперь Яра это видела точно.

- Беленицы. С десяток. Да зверье голодное. И ты, ворожея. Одна.

- Не одна, - заспорила Яра, да умолкла сразу, как только горящие диким огнем глаза вперились в душу. - Я с силой . Да рунами. С небожителями. Меня сама Крайя учила. Не знала только она, что с такой бедой встречусь.

Дар снова подошел к ворожее и, устало опустившись на край лежанки, заговорил:

- Ты и сама не ведаешь, с чем повидалась.

Дар уткнулся горячим лбом в колени Яры и заговорил. Сначала тихо, через силу словно бы. А потом все громче, с жаром. Про то, как мальцом был. И про голод. Страх, что гнал его, дитя еще, сквозь заснеженный лес от стен Белограда. И про слезы, непролитые, застывшие кровью в каменном сердце.

А потом, когда муж заговорил про беленицу, Яра вдруг ясно почувствовала, как слезы эти, горькие и горячие, опаляют колени ее. И вместе с болью очищалось сердце воина. И темнота уходила прочь к углам шатра, да дрожала там, словно бы от пляски огня свечи.

И ворожея осмелилась. Почему не побоялась одарить его лаской? Знать, потому что зажглась в ней искра. Томилась та, плясала в душе молодой девки. Да и вспыхнула. А за ней зажегся слабый пока огонек. Теплый. Славный, будто бы живой. И руки сами потянулись к жестким волосам, что устилали колени. Стали гладить да согревать.

И не заметила Яра, как напротив нее оказались глаза воина. А за ними потянулись губы к губам медовым.

И спина ворожеи коснулась мягкой шерсти звериных шкур.

***

Карта перед Колдуньей загоралась все ярче, светясь и вздрагивая час от часу.

Тут и там - по всей Земле Лесов пестрели разноцветные звезды, что знаменовали новый дар. И Чародейка ликовала, пока взор не остановился на золотой искре, что в мгновение вспыхнула ярким проблеском, опалив разноколерную картину подле себя, да ослепила чаровницу.

Колдунья закрыла белоснежный лик руками, а когда огонь снова стал как все, с удивлением растянула:

- Ты видел это?

Слуга встрепенулся, боясь лишь одного: она нашла то, что искала. Именно ее, искру эту так долго ждала Госпожа. Опустошив человека-сосуд, носивший дар небожителей такой мощи, Колдунья сможет больше не беспокоиться о Симаргле. Тогда она встанет вровень с богами. Только им не сойти с Чертогов Небесных, а ей же станет принадлежать земля людская.