Марина Дечко - Знахарка

- Ты не бойся, Крайя, здорова я уже, - Анка выдохнула тяжко, гулко. Закрыла глаза. Засопела, переводя дыхание. А потом снова залепетала: - Сама дойду до избы богославовой, к малече меня тянет. Сколько ж лежать посеред горницы твоей?

И вновь испарина на лбу пробилась крупная, да только понимала знахарка: самое тяжкое - позади. А дома, быть может, и сгодится Анка больше, чем тут, на сеннике. Да и Богославу будет спокойнее, когда нареченная окажется рядом. Не станет он больше знахаркиного порога обивать, выпытывая, не пришла ль в себя Анка. И, быть может, ласка бабья его охолонит. А там и селу полегчает.

- Будь по-твоему, Анка. Не стану держать. Возьми вот только с собой отвары от болезни. Да мазей, что на рубцы прикладывать. Жива ты осталась только благодаря Яре. Я не она, так помочь не смогу.

Анка от слов Крайи задумалась. Нахмурилась, а потом с трудом вымолвила:

- Ты скажи, бабушка, что сотворила со мной Яра?

Крайя на миг обмерла да, опомнившись, спросила:

- Раны зашила. Отварами травяными пестовала. Мази целебные варила, чтоб кровь живую в теле затворить. Спасла она тебя. Вымолила.

- Нет, Крайя. Не молитвами меня спасла твоя внучка. Веришь? - Переспросила баба. - Под образами я лежала, да только видала такое, от чего страх в душе родится...

Крайя на миг задохнулась. И чуяла неладное, как Анку привезли всю в крови на обозе гнилом, да только может ли знахарка отказать в целебне? Верно, не может. Стало быть, и не нужно было Ярке отказывать. А вот она - ночница. Ейную душу все одно не вымолить что у небожителей древних, что в храме на заупокойной. Знать, она, дура старая, виновата, что не уберегла внучку от глупости людской. Хорошо только, что ушла та из села в час гибельный. Иначе не простили бы ей ни Мора, с воеводства принесенного, ни людей, чудным образом исцеленных.

А Анка все продолжала:

- Все не могла понять я: то выныривала на свет божий, то снова терялась в сумраке. А Ярославу вот помню. Голос ейный и ладони. А в них, ладонях этих, свет искрится. Колется поначалу, а потом - тепло. И хорошо на душе становится, легко. Боль уходит, замолкает. Только можно ли это, ворожить? То ж не примочки меня спасли, так?

Знахарка на миг замешкалась. Что может она сказать Анке, которая сквозь забытье видала что ворожбу ярину, что силу ейную. И хорошо бы, чтоб баба забыла подсмотренное, да только по-за Анкой сам Богослав стоит. А уж он не забудет...

- Вот, - Крайя со злостью сунула в руки бабы молодой узел со склянками, да строго-настрого наказала: - забирай. Пусть на здоровье тебе пойдут труды Ярославы. Жизнью ты обязана ей, девка глупая. И коль совесть есть...

Старая знахарка сорвала с руки той наузу, что оставила Яра. Анка уж здорова, и сила дивная ей не понадобится, а как увидит храмовник...

- Не скажу Богославу я о твоей Ярке, Крайя, - Анка проследила за тонкой ниткой, что покинула ее запястье. И Крайе показалось, выдохнула с облегчением: - Молчать стану, только... знаешь, я ведь и другое помню. Зверя, что не зверь вовсе. Драл меня, смакуя кровь на вкус. И отпустил зачем-то. И не верится мне в то, что мысли говорят. Да только... разве может случиться такое одновременно? Вот и я думаю, что не может.

И баба, шатаясь, встала с лавки.

А старая Крайя вспомнила следы, что изрезали густой капищенский снег. Лапы колдуна-перевертыша. И запах медуницы. И ведь тогда еще знахарка поняла: дурно это, неправильно, чтоб зверь такой силы да на землю Светломеста двинулся.

Да только она все мыслила, будто он за Марой пришел. Искал девку молодую, что сгинула по-над семнадцать зим тому, а тут...

И ведь чутье подсказывало: не лжет Анка. Девку эту Крайя знала давно, почти с самих холстин, которыми малечу новорожденную укрывают. И матку ее, добродушную Любу, Крайя помнила. Значит...

Почему ж тогда Крайя не связала одно с другим? И ведь чутье говорило: то не просто зверь напал на Анку. Не разорвал, оставив жизнь насмешкой. Да только, видать, она слишком одряхлела за зимы сытой жизни подле Ярки, что не разглядела истины.

И, стало быть, отпустила она Ярославу без защиты своей в землю чужую. И надеяться ей оставалось лишь на воина, что забрал с собою дитя любимое, да на богов того, далекого мира.

Только вот знать бы, куда Дар приведет ее Ярку. А там... со старыми богами можно договориться, отдав ценную жертву. И, коль пожелают они жизни старой знахарки, она отдаст ее с радостью, выменяв на долгоденствие молодой ворожеи...

***

Анка сидела в углу под образами и глотала слезы.

Гладила по головке малечу, что так обрадовалась ей, когда та вернулась, да приговаривала:

- Спи, Агнешка, спи, хорошая. Матка уж возвратилась, не покинет тебя.

И снова проводила ладонью по шелковым волосам, напевая старый мотив. А ладошка детская, что покоилась в руке истерзанной, легонько подрагивала. Что видела падчерица ее во сне? Может, мамку родную?

Анка не ведала. Она и сама мало помнила Богославову жену, что померла при родах. Прямо как Мара, за дитем которой приходил храмовник. И, знать, в наказанье ему была погибель бабы своей. Да только он быстро забылся с ней, Анкой. Словно бы и не горевал зело. А вот малеча...

Нет, баба не чуяла за собой вины, потому как всей душой любила девку малую. Баловала, что свою. Да тешилась с нею, пока храмовник не видал. А при нем казалась тихой да строгой до Агнешки, как муж велел. Боялась того? А то ж. Еще тогда, в ночь морозную, видала крутой норов Богослава. Да только что делать девке, когда зимы-то идут, а в храм никто не зовет? Вот и пошла она в семью, подчинилась мужу.

Анка закрыла глаза, и на миг позволила себе представить, как все могло бы стать с ней по-другому...

Вспомнилась ей и смерть матки, Любомилы. И горе, что сломило ее, девку молодую. Сколько ей тогда было? Зим семнадцать? От силы. А она - одна посеред капища. И все, кто родны ей, под землей лежат. А рядом - никого.

Горько девке да обидно. А тут еще судьба дурная. Батька их две зимы до матки отошел. Не оставил ни ей, девке молодой, ни матке ни алтына. Пропил все, да прогулял в трактире, когда обоз на Пыльном Тракте опрокинули. Разбой встретил. Не сдюжил. Так и допился до горячки. А матка ейная сильной бабой была. Только что сила бабе? Это ж мужику сгодится, а Любомиле почто?

Нет, она и поле вспахивала по весне сама, и дров наколоть могла не хуже батьки. А как встретилась с лихоманкой, так и отошла к Симарглу. И Анка осталась сама по себе, посеред пустой избы.

И ладно бы ей, как Заринке, уродиться - пригожей да статной, синеокой девкой. Так нет же, и с этим не свезлось. Она была обычной. Серой даже. Лоб широкий, щеки румяные. И зубы крупные, с белую клюквенную ягоду. Волосы тусклые, грязного колеру пшеницы...

За всеми женихи водятся, а за нею только Богослав уплелся. Подчинилась тогда воле егоной. И теперь, видно, подчиниться придется...