Марина Дечко - Знахарка

Подбородок тоже выдается, скулы...

И все черты мягкого девичьего лица переменились. До неузнаваемости, до забытья.

И только голос...

Снежана шептала во сне. И шепот этот пугал Ворожебника едва ли не больше лица ейного. То жалобный, то дикий - Гай уж и отвык от диких криков, что сестры издавали по ночам. Привык он к разуму их чистому, незамутненному. Верно люди бают, что к хорошему привыкать - один миг.

Ворожебник подошел ближе. Слов не разобрать, да они и не нужны вовсе. Ему бы только взглянуть одним глазком, что так сестер пугает. Да разобраться, чем помочь.

А взглянуть можно лишь одним путем...

Гай осторожно приоткрыл веки и пробрался за пелену снов, что держали в неволе его сестрицу. Заглянул, и...

Снежана шла в тумане.

Тот был густым - Гай чувствовал это. А еще... живым словно. Голодным, жадным.

Ненасытным.

Оттого и хватал девку молодую за ноги. А она вырывала тонкие лодыжки из белых щупалец и снова шла. Куда?

Ворожебник силился разобрать, да все не выходило. И вроде бы место знакомо, и пахнет привычно, а вот распознать...

Распознать не удавалось.

И Гай шел следом, чтоб сберечь ее. Спотыкался, раня ноги о холодный камень. И все же шел.

Внезапно сестрица остановилась, прислушиваясь. Позвала тихо-тихо:

- Цветана, ты здесь? Мамка?

Гай почувствовал враз, словно бы его облили из ушата кипятком, а за этим сразу - водою студеной. И сердце ухнуло вниз. Туда, где сердцу быть не полагалось. И биться забыло...

А снизу, тихо-тихо, отвечали:

- Мы здесь, хорошая. Спускайся.

И Гай внезапно разглядел то, что поначалу не довелось увидеть: вокруг него все было подсвечено огоньками зелеными. И только тот, куда спускалась сестра, был аспидного колеру. Знакомый.

Ворожебник согнулся пополам. Его не просто рвало - выворачивало наизнанку. И глядеть в чернильную дыру не хотелось, потому как уже понимал он, что сестры с мамкою к могиле ходят, в которой он их волосья оставил. И, значится, сам он привязал их к миру покойных.

А из могилы вновь послушалось тонкое:

- Ты не горюй, не плачь, - то мамкин голос, - плети косы. Исправно. Ночь, она короткая, хоть и зимой дареная. Скоро рассвет...

Гай склонился над земляным краем и увидел то, чего страшился: три девки перебирали волосье тонкое. Сплетали его меж собою. И вновь распускали узлы.

Мамка пела. Знать, чтоб сестрам не так боязно было.

И тогда Гай уразумел враз, чего так страшилась Снежана. Могильного холода да смерти близкой. И, видно, поутру не помнила ничего. А страх оставался.

Тогда только Ворожебник понял, что есть сила темная, с которой он столкнулся. А в ушах сладко запело:

- Гляди, Гай. На сестер и мамку. На могилу, что силу их дурную выпивает. Гляди и помни: служить мне станешь. А нет - останутся твои девки в чернильном холоде!

***

На древнем погосте притаился туман. И зря говорили люди, что зима не время туманов. Этот, колдовской, клубился крупными кольцами. Да вился, словно бы вьюнок полевой, по старым камням поминальным.

Колдунья сбросила длинную шубу на припорошенную землю и опасливо обернулась. Боялась ли она мертвых? Нет. Ей делить с ними нечего. Что с ее жизни тем, у кого она длиною в вечность?

Холодно им в Туманном Лесу? Так и у нее кровь в жилах почти остановилась. И руки заледенели, дыханье прерывая.

А вот живых она боялась. Здесь, вдали от мужа привороженного да от ласки его, такой надоевшей, вспомнилось ей былое. Как девкой она когда-то гуляла, горя не зная по-за родительской любви.

Пришло на память и другое. Боль, что горела огнем средь белых ног, окропляя те невинной кровью. И стыд, впервые опаливший щеки. Поцелуи, обещанья даже. Лживые. Мерзкие. И от слов сладких становилось еще горше.

Помнится, тот, что соблазнил ее, все прибирал покои медуницей, от которой голова кругом шла. И молодице это не нравилось, душил ее сладкий аромат. А нынче вот и самой ее ворожба так смердит...

Полюбок, что уложил ее девкою на простыни тонкие, белокипенные, знатен был. Богат. Рода древнего. Умен, да красив. И, казалось, лучше его не сыскать ни на небе, ни на земле.

Горе только, что женат на степнячке тонкостанной, хоть и сам с Лесов. Да сынку, пом нится, его вторая зима пошла. Оттого и отдали дите, согласно старому обычаю, в родину чужую, чтоб жизнь сельскую, простую, принял. Да не чинил потом расправы лихой, чуя за собой родство с людом незнатным.

И человеком полюбок ее, помнится, неплохим был. Да только все туда ж: за юбкой бабьей...

Надежда Чародейке ее молодая вспомнилась, что, быть может, она, девка пригожая, удержит подле себя знатного мужа. А там и дитя подарит. И что с того, что жена у него да сын уже?

Жена уж и не любима словно бы. Забыта в объятьях юных. А сын... Так и она народить сможет. Одного и другого. И дюжину. Дочерей тоже, коль захочет он видеть глаза ее в глазенках детских.

И понимала ведь, что дурно все. Что горе, другой девке причиненное, не окупится счастьем...

Да только любила его. Лгала себе. И ложь мужскую принимала, дареную щедро.

А потом говор людской прислышался ей. Слова, высказанные шепотом. Словно бы невзначай. И вскоре, как полюбок забывать стал, все громче и громче. За спиной. И в лицо, когда страсть мужа знатного поутихла.

И камни по плечам ее, девки простой. Кровь. Да лавку, что в бреду горячем видела. Руки маткины. И молитвы, что та слала старым богам за дитя свое неразумное.

Слышали небожители прошение маткино? Колдунья не сомневалась: долетало оно до Чертогов Небесных. И стоило только ей захотеть, как жар бы стал спадать. Да только как жить девке без чести? А тут и Симаргл постучался в избу, хозяйкой ее в дом свой зазывая. Знать, приглянулась она богу старому. Не поглядел он, что не девка уже. И повел за собой под завывания маткины да говор людской.

В избе усадил на высокую лавку, укрыл мехами дивными. И осыпал каменьями блестящими, с перепелиное яйцо ограненными. И радоваться бы ей, да горечь, боль нутро съедали.

И оставила Чародейка все, улизнув ночью темной из избы. И побежала по Лесу Туманному туда, где тело ее покоилось в погосте старом. А там гадюшницей выползла сквозь гнилую землю да оборотилась девкой молодой, чье тело украла для себя.

И вновь вернулась в Чертоги дивные. Чтоб снести дар горький обидчику своему, местью того щедро одарив.

Ворожба забытая, оттого и запретная. Старые фолианты, поверья-наговоры. Травы, кровь невинная. Камни дивные волшбою темной. Руны дощечками и не дощечками вовсе. Наузы...

Люди передают сказы один одному, все больше смеясь, что услышанное - выдумка. Морок. И только ей известно: не выдумка. Не все...

Ценою - вопрос немой: что Ворожебник готов отдать, чтоб силу получить? Чего лишиться? А ведь она была готова на все...

Колдунья шумно втянула ноздрями воздух. Старое капище почти не пахло кровью. Да и где там? Истлевшие кости в могилах древних, зияющих пустыми глазницами мертвецов.