Марина Дечко - Знахарка

И смрад стеной плотной. Да такой, что оседает во рту горечью диковинной, от которой живот крутит, словно бы в потуге.

- Проси матку уйти из избы, да сам не гляди на меня, коль Богослава чураться не хочешь, - и взмолилась в удивленное лицо Свята: - скорей!

И уже за спиной расслышала, как друг вывел матку на мороз, да воротился в избу. Зарина скинула тулуп, остановилась у лавки Нежега. Присела. Как вспомнить-то слова, что шептала у батькиного изголовья? Девка не знала. Это дома ей казалось, что придет она к малому, опустится с ним рядом, и сказ святой сойдет с губ. А тут поняла: кликать божиню ей надобно, коль хочет помочь. Потому как шепот, что слышала девка, женским чудился. А тогда и понятно: то с ней сама Пряха небесная говорила. Судьбоносная Макошь дар в уста девки вкладывала...

И Заринка закрыла глаза. Взмолилась про себя небожительнице. Да стала шептать. Говорить с Негом, успокаивать. Просить того вернуться к батьке с маткой. И не заметила сама, как внутри нее - девки молодой - появилось тепло. Покалывание. А слова, что срывались с уст, другими стали.

Заринка снова позволила сказу святому сойти с губ, опалив русые волосы мальца силой древней. Да повторила все у лавки старосты.

Уже под конец навета, что звучал у самого уха старосты, девка ощутила, как тело ее перестает слышать приказы. И та рука, что только-только повиновалась ей, теперь уж словно бы не ее - чужая. Голова кругом идет от усталости, под ложечкой подсасывает.

Рот слюной горькой наполняется. И уже в следующий миг Зара не справляется с нею.

Мутит.

Девка кидается в сени, хватаясь что за стены стылые, что за деревянные лавки, попадающиеся на пути. Жестом останавливает Свята, чтоб не шел за нею. И уже на морозе, подле избы старосты, позволяет себе выплюнуть на снег что горечь, что слюну вязкую.

Падает.

Снова шепчет.

И уходит в забытье, растеряв остатки силы.

...Зара не помнила, сколько годин провела в беспамятстве. Чувствовала только, что долго. Потому как шея затекла, да рука, на которую упала, начала ныть нещадно. Только она падала в снег - это Заринка помнила точно - а теперь вот почему-то ей тепло. Покойно. И она бы лежала так и дальше, если б не природное любопытство. Да еще боль в руке.

Глаза открывались с неохотой. И свет лучины, пусть тусклый, бил по векам словно бы с утроенной силой. А веки те болели.

И чем больше Заринка приходила в себя, тем больше понимала: болят не только шея и рука. Болит все тело. И слабость такая, что не двинуть пальцем. А тепло вот никуда не уходит, оно нескончаемо. Горячо.

И пахнет от жара этого как-то знакомо. Так, что хочется сильнее зажмурить глаза, и, свернувшись кольцом, заснуть. Да только тепло не позволяет, шепчет тихо в ухо:

- Очнулась? Заринка, ты как?

И голос у жара этого, что у ее Свята. Да только ее ли он?

Заринка отгоняет от себя горькие мысли. Пошли! У нее еще будет время подумать о дурной своей бабьей судьбе, да только теперь вот ей хорошо.

И она улыбается, ощущая улыбку в ответ:

- Напугала, - снова шепот у самой щеки, и Заринка находит в себе силы открыть глаза. Удивляется, потому как тепло все больше походит на Свята - не только голосом, но и лицом. И Зара, вывернувшись в уютных ладонях, привстает. Вспоминает все, пугливо озираясь по сторонам, словно бы ища кого-то. Но Святослав останавливает ее:

- Не бойся, матки нет. На службу ушла. Нынче Богослав вечернюю читает.

Заринка на миг успокаивается, позволяя себе снова опуститься в коловрат рук друга, да внезапно вскакивает, понимая, что видел тот не только ее дурноту. Ворожбу. А тогда и простить ее, девку дурную, не сможет...

- Знаешь теперь про меня. Клясть станешь? - Она со страхом заглядывает в серые глаза друга, что так мил, и не находит в них ненависти. Страха тоже не видит. Только разумение. Улыбку осторожную. - То ж Улада подсказала, когда я за помощью к ней. Я и не верила старой знахарке, пока...

- Дура! - Огрызается по-доброму Свят, позволяя улыбке коснуться не только глаз, но губ. - Пойдем, домой отведу. Твоя матка, видно, все Светломесто обыскалась. Знать, боится. Нынче ж время дурное, тревожное...

И Заринка позволяет другу увести себя.

***

Элбарс провел в Белом Городе почти целый оборот луны.

Душа его истомилась по дому, по запахам и краскам Степи. Да и по тонкостанной Нариме он тосковал нещадно. И заручился ведь словом ее отца, что сыграют шлюб, как только вернется с похода, а сердцу все одно места не хватало в груди. И знал сын Хана, что присмотрят за невестою дорогой, а умиротворения все не было.

Чуял что? Не знал. Верил только, что она, дева степная, не откажется от слова своего, нареченному данного. Да и семья не покроет позором себя, забрав обет. А покоя вот не сыскать...

Элбарс прошелся по Белому Залу. Тело Унислава давно погребли, замок прибрали. И сам сын Хана выбрал себе покои, в которых ночевал уж не одну ночь. Да только все виделись ему по углам темным что тень, что шорох.

И ведь не из пугливых он был. Тигром его отец нарек. Тигром воин и был - по духу, по звериной сути, которую даровала сама Степь. Да только здесь, в Земле Лесов, было ему неспокойно. Тягостно. И хотелось поскорей уйти.

Да вот беда: отправленный к отцу гонец с вестями благими о том, что Белоград пал, и теперь он, Элбарс, является его наместником, вернулся лишь намедни. Взмыленный, уставший. С тонкой волчьей шкурой, по которой кровяной краской горело послание:

"Ждать в Белограде войска ханова".

И больше - ни слова.

А потому не мог Элбарс ослушаться повелителя, хоть и кровью единой связаны. Неповиновение в его земле каралось жестоко, и родство тут мало могло помочь. Верно, по-за этим и не оставалось у него другого выбора, как бродить днем меж высоких залов, камнем белым отделанных, да ждать отца.

Мальцов, за которых просил Дар, Элбарс поселил в замке. Накормил. Работу дал по силам детским. Приглядывал.

А в Белограде стал порядок наводить. Понимал, что Княжество чужое, и что спросу с него - забрать дары. Да только не мог он без дела. А потому и спасался от теней да шорохов, замок обживших, на людных улицах.

И мало-помалу люди обвыклись. Снова обжились. Хозяйство наладили. Все одно боялись степняков. Да только страх первый, дикий, ушел.

А вот нынче Элбарсу нездоровилось. Может, погода сказывалась: Лесная Земля не привечала гостей незванных. И морозы, к исходу стужня окрепшие, люто кусались за голую кожу, выглядывавшую из-под медвежьего тулупа.

Элбарс взобрался на высокую лежанку, которую в Землях Лесов звали ложем, и устало закрыл раскосые глаза.

Он - воин. Ему бы в набег. Стрелу короткую тетивой зажать да ощутить привкус крови на губах.

А тут...

Широкая ладонь потерялась в смоляных волосах. Начинала болеть голова, и Элбарс все время возвращался к мысли, будто что-то не дает ему покоя.