Марина Дечко - Знахарка

Ярослава зажмурилась, ощутив соленый привкус во рту, и видение снова исчезло. А за ним появилось другое.

...Теперь уж она - мать. Нянчит на коленях кроху-сына. А вокруг - Шатровый Город да Степь. И сквозь приоткрытый полог ее с Ашаном-ханом дома наметает горсти желтого, как янтарь, песка. Где же Дар? Нет, здесь нельзя кликать Великого Хана именем лесным. Здесь он - Ашан. И Яра поправляется, пусть даже и про себя. И снова задается вопросом, где нареченный.

Вспоминает. Как рядилось войско, да вышивались женами обереги. Припоминает горячий поцелуй на губах. И сквозь время, прогортанное, что страница старого фолианта, она воет горьким ревом посреди Степи над скрещенным луком и копьем, что принесли ей с телом хладным Дара.

Ее Дара.

Он был послан ей старыми богами, а его отняли.

Ей страшно. И больно. Одиноко...

И Яра начинает выть в голос. Уже не в мороке, а здесь, в сумрачном переходе Копей. И горько ей так, что не в силах остановить она слезы. Ее трясет, и в забвении своем знахарка хватается руками за теплые руки мужа, что удерживают ее от следующего морока. И голос, нежный, родной, заставляет ее прислушаться:

- Ярка, птичка моя...

Голос ей знаком. Дара. И не мертв муж ее. Греет вот, как и прежде. Птичкой кличет. И ласково так у него выходит, что сердце замирает...

Яра позволяет себе так крепко обнять нареченного, как только может. Знает ведь, что уж больно ему, но отпустить не может. Не здесь и не сейчас.

Никогда.

А морок потиху уходит, отпускает ее. Тогда на смену ему приходят объятия Дара. Другие.

Они крепкие, но нежные. Ласковые. Бережные.

И Яра откидывается в них. Теперь ей хорошо и уютно. Покойно. И даже гнев, что поднимается в душе проклятого , не пугает ее. В конце концов, ее мужу есть на что сердиться. А она, маленькая женщина, заслужила защиту.

И чувство покоя.

А Дар кричит. Внутри груди его поднимается волна жара гневного, что больше не сдерживается ни силой воина, ни ворожбой знахарки. Сквозь забытье Яра видит, как муж ее останавливает провожатого. Рука, та, что не держит знахарку, хватает его за одежды. И снова алая волна ярости. Слова о том, что она, жена его, непорожняя. И что коль кто еще посмеет наслать на нее морок, Дар превратит Копи эти в могилу.

Тогда морок уходит полностью.

Но Дар больше не выпускает Яру из рук.

И в Тронный Зал он вносит ее как дитя.

***

Карта Колдуньи сияла все ярче.

Один за другим, появлялись на ней новые огоньки, и, рассыпавшись разноколерными звездами по полотну, набирали силы. Чародейка вела рукой по-над Княжеством, и в руке ее покалывало. Где слабее, а где и так, что рука одергивалась сама собою.

Боги не жалели нынче силы для ворожебников. Значит, и ее, Пламены, мощь разгоралась все ярче...

Чародейка зашипела подобно змее.

Не любила она имени своего, за огненные кудри данного. Словно бы это раз за разом нашептывал его полюбок, что девку глупую со свету сжил. И хоть отказаться от назвища Колдунья не могла, да только просила звать себя иначе. Госпожа вот звучало хорошо. Стройно. И о полюбке напоминало мало...

Колдунья бросила взгляд на постель подле себя. Там, серед меховых шкур, снова спал тот, что разбудил в ней зло. Знатный муж, которому все было мало однажды. А теперь вот и она не может заглушить в себе жажду. Что крови, что власти. И хорошо бы хоть час от часу напиться, так голод словно бы живой...

- Госпожа, - окликнул ее Ворожебник.

Чародейка улыбнулась: да, так приятней...

Ворожебник поклонился низко:

- А что с наградою моей?

Чародейка застыла. Не любила она, чтоб слуга ей на долг указывал, да только понимала: Ворожебник нынче важен. Не сыскать другого такого. Да только как привезет ей Слуга из Земли Соленой золотистый огонек-слышащего, так и в Ворожебнике нужды не станет. Сила в той искре золотой мощная - ее хватит на завершение обряда.

Она уж и так не связана нынче что с прахом своим, что с самим Симарглом. Освободил ась, хоть и истратив на это почти два десятка зим. Да только что зимы? Как встанет она вровень с самими богами, то исчислять их перестанет.

Как и силу свою, которой равных не будет на земле.

А оттого и протянула ласково:

- Отпущу тебя к девке, каменьями пестрыми, что в бусы сплетены, одарив. Ворожбою шлюбною укутаю сокровище это, чтоб не прознала ненаглядная твоя, по-за что ты мил ей стал...

И засмеялась громко. Вдела руки в изумрудного колера убор, взглянула на себя в отраженье:

- Знаешь, где твоя барышня?

Ворожебник покачал головой:

- Видал ее лишь однажды.

- Однажды? - Колдунья удивленно приподняла бровь. - Она не стоит твоих сил, эта девка. Забудь. Найди другую.

- Нет.

- Нет? Так приглянулась? Что ж, - Пламена миновала пространство, отделяющее ее от Ворожебника, так скоро, что тот отшатнулся. Нет, он понимал: перед ним не живая плоть. Да только до последнего не разумел, чьей воле покоряться. Нынче она больше походила на зверье. И когда острые зубы впились в рыжее запястье, тот лишь закрыл глаза, - поглядим.

И она сплюнула на карту с огоньками, что сияли под ногами в туфельках бархатных.

Кровавая слюна расползлась по синеве мерзкой кляксой и, на миг затаившись, принялась ползти по ней, словно бы живая. Подобно спруту. Пока не остановилась над горящей точкой.

- Желтый, - задумчиво проговорила Колдунья. - В том селении есть слышащий. Да еще вот это... видишь?

Ворожебник внимательно вгляделся в карту, которая сияла разноколерным светом. Только то, что показывала Колдунья, он не понимал. Рядом с желтым огоньком едва-едва тлел дымчатый, черный почти. Ворожебник даже не сразу его приметил.

- Что это?

- Выжженный. Слышащий, что дар растерял. Вот только почему темный? - Колдунья была в замешательстве. - А знаешь, я ведь поначалу думала, что в твоей затее нет ничего полезного. Ошиблась. Привези мне их. И девку свою заодно заберешь.

И Ворожебник покинул палаты, чтобы уже спустя годину нарушить санями покой вечерних сумерек.

В храме горели свечи. Много свечей. И огонь, что шел от них, освещал зал так ярко, что забудь только о ночи зимней - и не поверишь, будто бы не днем службу читают.

Богослав стоял перед алтарем, облаченный в длинное платье. Нынче оно было нарядным.

И хоть с углов зала, того и гляди, раздавался тихий плач, храмовник говорил громко. Торжественно:

- В Камнеграде храмы открыты всенощно. И свечи горят ежечасно. Оттого и сменяют их служки с каждым оборотом годины. И песнь поется, пока молодицы младенчиков раздевают.

Он окинул важным взглядом люд, что собрался на службу, и, не заметив посеред людей Крайи, удовлетворенно прикрыл глаза. Стало быть, не долго осталось старой ведьме коптить безнаказанно небо над собою. Час расплаты близок. Уж Богослав не отступится от своего. И храмовник продолжил: