Марина Дечко - Знахарка

- А посему и в селах приказали метки искать. Говорят, Мор рождает темная сила, что приводит ведьмаков в чистый мир. И коль силу ту не выгнать...

- Как выгнать-то? - Крикнул дядька Казимир. Еще со свадьбы Яры он чуял: творится неладное. Да только все понять не мог, что, в самом деле. - Уж не на костер ли ты вздумал малечу класть, чтоб от метки избавиться? Аль не противным себе самому станешь?

Богослав отмахнулся:

- На костер или нет - то Суд Камнеградский скажет. И храмовник великий, что в Головном Храме службу ведет. Не я. И не ты.

И он отмахнулся от Казимира, словно бы от жужжащей мошки, что только и может - доставить хлопоту.

А сам продолжил:

- Струпный Мор вошел и в Светломесто. И едва ль не в каждой хате нынче жар пылает. Струпья лопаются, обнажая людскую плоть. А хворь все идет. И ведь было знамение дано...

- Знамение? - Люди зашептались, и гул пролетел поверх голов. - Что за знамение?

- Началось все давно. Зимней ночью, что озарили хлебозары. Помните? - Он обвел взглядом толпу, что доверчиво стояла перед ним и продолжил: - Еще тогда, в студеную ночь, я просил отдать мне малечу. В храм, не на душегубство. Я бы исцелил этим что люд светломестский, что само село. Только вы не поверили мне, не стали слушать...

- Вот те на! - Проговорил задумчиво Казимир. - Это ж надо, сдурел совсем. Столько помнить обиду...

- Ты помолчи, Казимир, - Богослав выпрямился. Черты лица его заострились, стали суровее. И он продолжил: - Не знаешь всего. Я и сам не ведал, пока Анка мне не пробаяла. Она бы и молчала, на погост отойдя, коль не сила неведомая...

В толпе снова зашептались. Казимир было попробовал заставить люд молчать, но тот заныл: Струпный Мор уже унес с десяток жизней. А зараза продолжала полыхать. Почти в каждой избе горели лучины да травы дымились. А люди все мерли. Настоев не хватало. Вот и Ярослава покинула Светломесто, и Крайе одной не справиться. А тут еще с Низкогорья стали ехать - знахарка ихняя, старая Улада, намедни дух испустила. И как тут не поверить словам храмовника? А ведь не все то. Мужики собираются в войско, отбывая в Камнеград на днях. И село - без защиты.

- А сказала мне Анка вот что: говорит, Ярослава не только отварами ее потчевала. Силой, стало быть, целила. Наузу вязала. А, значится, ведьма она. И хлебозары, что сияли в ночь родильную - знак. Как и я говорил. И хоть Яра покинула Светломесто, Крайя осталась. А уж она ведала, кто с ней живет. И покрывала девку. А посему и наказание должна нести!

Люди притихли, а Богослав обвел селян удовлетворенным взглядом.

- Это что ж получается, ты в Мор хочешь единственную знахарку со свету сжить? - Удивился Казимир, и лицо его, добродушное, открытое, вмиг покраснело. Надулось жилами. И он едва сдержался, сделав шаг в направлении храмовника.

Казимира селяне знали как человека доброго, да только коль разгневить его...

Люд снова зароптал. Найти виновного хотелось. И надежда была, что с ним, повинным этим, из села уйдет хворь невиданная. Да только Крайя помогала снадобьями. И те, кто выжил, не отошли к Симарглу лишь благодаря ей. Все разумели: коль лишиться знахарки в такой час...

Богослав тоже понимал это, потому и месть придержал:

- Знахарку надобно досмотреть, - смягчился он. - Черные метки сыскать. И, коль не найдутся они, оставить в селе под присмотром. А заодно и младенчиков...

Он махнул в сторону невысоких створок, что открывались в боковое пространство храма, и оттуда служка вынес дитя. А позади него, в темноте тайных переходов, скрытых увесистыми дверями, заголосила молодица.

- Недалече как вчера в Светломесте малеча родилась. Божиней благословленная на имя Мила. Дитя хорошим удалось, здоровым, да только бабы шепчутся: с пятном родимым на левой ножке. И, коль в Камнеграде метки глядят, то и нам приказано...

Служка тем временем распеленал малечу, и храм встрепенулся от грозного крика той, что Милой звалась: дитю было холодно. Оно хотело к мамкиному теплу прижаться, да обхватить налитую молоком грудь. А тут морозно. И руки служки - чужие, не знавшие тепла людского - слишком безразличны. Грубы даже.

Дитя закричало еще громче, а вслед за ним - мамка, которую держали в коридорах.

А ведь знал Богослав, что муж той помер от горячки, едва брюхо бабы стало расти. Потому, верно, и не побоялся суд чинить.

Дитя подхватили другие руки - богославовы - и резко крутанули спинкой к людям. Мила широко раскрыла глазки. Притихла даже, прислушиваясь к нарастающему гомону. И почему это размытые пятна, что стоят вокруг нее, гудят все громче?

И сразу же, когда храмовник вытянул назад пухлую ножку, дитя снова закричало.

А Богослав удивленно зашептал:

- Не врали бабы. Взаправду - метка...

Он и сам ошарашено отдалил от себя ребенка, словно бы боясь того, и брезгливо вернул дитя в пеленки на руках служки.

Ухватился за голову, и, не простив себе минутной жалости, громко воскликнул:

- Дитя отвезем в Камнеград. Пусть там глядят. А матка обождет. Коль по правде девка ей Божиней подарена, в Головном Храме разберутся. Вернут малечу. А коль нет...

Он хотел сказать что-то еще, да только не успел. Прямо поперед ворот храма остановились высокие сани, запряженные тройкой гнедых скакунов. Бубенцами звонко загремели, предупреждая люд: гость поспел.

И сама упряжь, и кони лощеные говорили, что в упряжке той прибыл некто знатный. Только вот что за барин прибудет в Светломесто? Да еще и в час Мора?

Тем временем, ямщик спрыгнул с места, да помог барину спуститься. В том, что перед людом простым человек знатный стоял, не сомневался никто. Селяне стихли. Даже крошечная Мила, кое-как почувствовав тревогу людскую, замолчала и удивленными глазами начала искать источник перемен.

А барин шел.

Легко ступали по обтесанному дереву половиц меховые сапоги, из мягкой коровьей шкуры выделанные. Полы тяжелого тулупа, лисьей шерстью отделанные, открывали ярко-красный кафтан, золотой нитью расшитый. Широкие порты подпоясаны цепью драгоценной.

Барин был молод, красив и важен. Огненно-меден. А еще... силен.

Почему силен, Богослав и сам понять не мог. Однако ж чуяло нутро храмовника: в госте таится мощь дюжая, способная смести что храм этот, что село светломестское. А потому затих, как и все. Притаился, растеряв что важность свою, что уверенность в словах.

И тогда заговорил медноволосый барин:

- Отдай дитя матери, храмовник. Не метка то - пятно родимое. Мало ли у кого такие?

Он остановился прямо посеред храма и спокойно выждал, пока крошечную Милу передали в руки матери:

- Чертовы метки другие. Живые, что ли. Чернильные. И, видится мне, серед здешнего люда их нет.

Он внимательно обвел взглядом людей, собравшихся к службе, словно бы разыскивал кого. А потом стал ходить меж людей, останавливаясь у каждого. Ладонь в руки широкие брал, да веки смеживал. Всего-то на минуту, не больше. После - новая ладонь, новые очи...