Марина Дечко - Знахарка

Смех. Ледяной, словно бы звон сосулек на ветру. И снова шипение:

- Это не так, Ворож-ж-ж-ея. Копи ничего не боятся. Мор не приж-ж-ж-ивется в морской земле, потому как и не земля это вовсе...

Снова смех. И снова шипение:

- Да и у Слуги свои планы. Знаеш-ш-шь, а он ведь не ж-ж-ж-елает тебе зла. Ей ж-ж-ж-елает, тебе - нет. Приш-ш-ш-ел ко мне за помощ-щ-щ-ью.

Смех-шипение. Шипение-смех.

И знахарка молодая уже не ежится - трясется от холода, а глаза все одно открыть не может. Не в силах. Только мужа зовет.

- Дар! - Голоса ее не слыхать, потому как за пеленой сна лишь она, его маленькая женщина. А он там, наяву. Два мира не пересекаются, и ворожея понимает это.

Сердце Ярославы трепещет, на лбу пробивает испарина. И живот крутит только горше: знать, дитя беспокоится, чуя опасность.

- Хочеш-ш-шь, покажу тебе все? - Снова шепчет Княжевна, - Копи могут говорить. Показывать. Копи могут многое. А за твое знание уже заплачено. Щ-щ-щ-едро. Ж-ж-ж-изнью и с-с-с-илой.

И знахарка замирает. Даже здесь, во сне она понимает: та, что предлагает ей помощь, запросит ответной услуги. И не откупиться от Княжны ни алтынами, ни каменьями дорогими. Жизнью? Да только она у Ярославы одна.

- Две, - поправляет ее Радислава. - Твоя и сына.

- По одной, - спорит Ярослава.

И холод, что стоит в палатах сплошной стеной, усиливается. Как и шипение:

- Море попросит ж-ж-ж-жертву.

- Дар? - Вопрос-предложение. - Улада передала мне дар ворожбы...

- Это правда, - шипение слышится у самого уха. И Радислава, на миг замерев, с удовольствием тянет слово за словом:

- Дар в тебе с-с-с-ильный. Дивно-диковинный. Яркий. Ворож-ж-ж-ея передала, говориш-ш-шь? Такого еще не бывало в Копях, и коль ты с-с-с-огласна, я передам твою волю воде с-с-с-оленой...

Пелена сходит, и сна как не бывало.

Перед Ярославой - покои белокаменные, солью вековой хранимые. И Княжна - дева с белолунными волосами. Глаза - в пол, ликом скромна. Печальна даже.

Холода нет. Шипенья. И пахнет воздухом морским.

А Яре кажется: привиделось.

Ворожея выдыхает. Шумно.

Поднимает глаза к Радиславе и слышит:

- Пойдеш-ш-шь?

И Ярослава соглашается. Ведь что есть ее дар по сравнению с тем, что может спасти жизнь ей и ее нерожденному дитяти?

***

Они шли долго. Извилистыми коридорами да широкими анфиладами залов белых, солью украшенных. И повсюду перед ними бежали руны, гудя на ходу да пахнув сладко...

А вот людей не встречалось. Яра даже на миг задумалась: уж не снится ли ей все тот же сон пречудный? Не грезится ли все?

И снова шепот-смех, смех-шипение:

- Это Копи. Мы здесь есть, и нас нет. Мы едины, понимаеш-ш-шь? Люди, что не люди вовсе. Ворож-ж-ж-жба. Ты привыкнеш-ш-ш-шь, Ворож-ж-ж-ея.

Смех-капель. Холод.

Гудение.

И дух перехватывает от того, как низко под землею они. Яра дышит громко, протяжно, стараясь вдохнуть полной грудью большой пузырь соленого воздуха. А у нее не выходит.

Приходится мириться.

Ступень. И еще одна. Вереница ступеней.

Широкие да гладкие. Белые, как и все кругом.

И все ниже и ниже, все отвеснее.

Яра принимает руку Княжны, боясь упасть вглубь темноты, что расступается перед ними нехотя. И то, что она - эта тьма - хранит, заставляет Ярославу удивиться.

Перед нею, девкою простою, расстилается озеро белое. С водой молочной.

И вода эта колышется, словно бы живая. Шелестит, набегая к самому берегу да пытаясь ухватить ворожею молодую за подол платья. Ластится.

Шепчет.

И пахнет от нее так же сладко, как и от Радиславы. Вот и холодно так же.

Яра подняла на Княжну удивленные глаза. Все та же девка, что и на обеде: с волосами белыми, словно бы инеем покрытыми, - один к другому лежат. И красиво так, что загляденье. Ярослава всегда хотела быть белянкой. Тогда бы и ее в селе любили, как Заринку купцову.

Да только в Заринке была жизнь, радость. А в Княжне, Радостью прозванной, чувства остыли...

Яра только сейчас поняла: Княжна действительно не была жива. Давно ли? Верно, давно. Потому как здесь, у самого Моря Соленого, она все меньше походила на человека. И все больше на кого-то иного, о ком Ярослава не слыхивала.

- Это сила заемная. Ворож-ж-ж-ба, - прошипела Радослава. - Мы рож-ж-ж-даемся в Соляных Копях, и здесь ж-ж-ж-е умираем. Вот только море... оно иное. Не хочет забывать, не отпускает. И тогда остается тело ж-ж-ж-ить, как и все вокруг, - соленым, белесым, не подвластным тлену. И душ-ш-ша замирает. Это не жизнь. И не смерть. Неч-ч-что иное...

Она повернула голову набок, и движение это, по-хищному скорое, резкое, вызвало у Ярославы приступ тошноты.

- Ты готова, Ворож-ж-ж-ея? Море леж-ж-ж-ит здесь давно. Оно все видело, все знает. В него бегут притоки с Лесных Земель, и в них - все ваш-ш-ш-и тайны. А потому оно знает. О Ней - тож-ж-ж-е. Нужно только спросить. Не побоиш-ш-ш-ься?

Ярослава медлила всего миг, потому как понимала: не решится сейчас - не сможет никогда. И тогда ворожея сделала первый шаг. За ним второй, третий...

Она не заметила, как твердь ушла у нее из-под ног, и молочная гладь сомкнулась кругом головы. Странно, она не чувствовала воды. Ни влаги, ни даже холода. Сладость только.

Покой.

И дышалось тут, под водой, даже легче, чем снаружи. Ворожея раскинула руки, и молочная гладь плавно обхватила ее стан. Стала баюкать, успокаивать.

Снова шептать.

А затем Ярослава ощутила, как вокруг нее образовалась воронка, что стремительно крутилась, засасывая ее все глубже и глубже. Ниже и ниже.

И там, внизу, ее уж ждали. Кто? Яра не ведала. Мужик молодой. Пригожий, статный. Чудной какой-то. С рукой, инеем выделанной, безжизненной словно бы. И рука та тянется к ворожее, а сам он говорит:

- Гляди на меня. В глаза. Я покажу.

И мир вокруг нее меняется.

Море выплевывает ее на землю. Лесную.

...И подле нее - двое мальцов, оба темных, словно бы в землях Степи родились. А вокруг детей тех - колья высокие, что острыми пиками в небо глядят. И дети - малец да девчушка - плачут.

Мальчуган, правда, носом шмыгает, чтобы заглушить рев. Пытается казаться взрослым, храбрым. И девчушку все подмышку прячет, словно бы крылом укрывает.

Яре видно: та успокаивается рядом с ним. Реветь перестает. А малец, хоть и бодрится, а все одно - страшно ему.

Вокруг - поле широкое, в котором по походному времени расставлены шатры низкие. Подобные степняковым, да не такие, не прочные. Знать, в Лесной Земле не из шкур полог ставят. Оттого и мерзло воинам, когда дождь да снег спускается.

Поле то, что наокол, выжжено. Не степное, да и не лесное пока. Словно бы пограничное. И малец все крутит головой на Юг, в сторону Степи. За это и получает что тычка болезненного, что оплеуху. А девка мелкая все гладит его ладошкой, боль унимая...

И Ярославе хочется укрыть детей, успокоить. Да только нельзя. Она словно бы невидима для них - дух бестелесный, да и только.