Марина Дечко - Знахарка

А девка глупая не сдюжила, слегла.

И нынче баба возвращалась в избу пустую, в которой от Пламены ее - посмертины кусок...

Море шепчет, волнуясь. А от знакомца с рукою замерзшей - оболочка одна. Да глаза горящие. И уже не слова, все больше шепот:

- Гляди!

...И снова круговертью Ярославу кидает на землю Лесную, Камнегородскую.

Снова Площадь. И Головная Улица.

Воеводы - строем. И народ расступается чинно, склоняя головы низко к земле. Лишь один из них, мужей знатный, останавливается у девчушки молодой, розовощекой. Кафтан на ней багровый, золотой нитью расписанный. Глазищи...

Ярко-синие, величиной в огромный яхонт каждый.

Девка миловидна, и, Ярослава это видит, покорна воле отцовской. Принимает в ладошку золотой алтын, да бредет в харчевню, что подле чертогов князьих, ожидать отца.

И, не дождавшись, думает уйти, да встречает молодца. Темноволосого, словно бы тот в землях самой Степи рожден. Тот кланяется девке низко, да Ярополком называется. Она же - Марой, хоть и в храме ее Марьяной величать велели.

Ярослава перестает дышать, разумея, что видит перед собою родичей покойных.

Но Море безжалостно. Не дает ей отдышаться. Несет дальше, где мать с отцом встречают зарницу в тереме высоком, на околице Камнеграда поставленном.

Весенняя ночь тает, торопя нареченных. И оставляет первые лучи солнца плясать по широким лавкам с шитьем обережным, да осторожно пробираться к ложу. Ластиться.

Горница светла, просторна. И охоронные руны, которыми обложено дерево живое, противятся морской ворожбе: не дело это - глядеть на полюбков. Стыдят что мужа бестелесного, что саму ворожею. Ей бы взор отвести, да только что-то внутри Ярославы подсказывает: гляди.

И она покоряется.

Та, что жизнь подарила, шепчет, обеспокоенно останавливая взгляд на открытых ставнях:

- Ночь уходит. И мне пора...

- Не торопись, - шепот-касание, - мы ж сговорены...

- Тайно, - противится Марьяна-Мара, - не перед людьми.

- Перед богами старыми важнее!

Матка пугается:

- Тише! Вдруг услышит!

А Ярополк просит, обещая:

- Ты должна уйти. Ненадолго. До дня, как все скончится... Девкой простой в села просись. Не говори никому, откуда. Марой зовись. Не раскрывай людям имени другого, да про род молчи. Жди... Коль удастся задуманное - воротись, этим же летом шлюб справим. Если ж погибну...

Матка ее знает, что шепот людской до самих Чертогов долетает. Оттого и боится за нареченного.

- Старые боги справедливы, - шепчет он. - ...кровь тому залогом.

В руку Мары ложится небольшая связка с иглой тонкой, измазанной застарелой кровью. И кровь эта пахнет знакомо, словно бы мужем ее... Даром? Верно, им. А отец обещанье с нареченной берет:

- Если не вернусь... кровь с кровью свяжи, богам старым на души детей указывая. Обещай...

Обещанье Марьяны сцеловывают губы родные.

А наутро воеводство, в котором Ярополк слово княжье держал, горит. И голова его - на колу у стены камнеградской.

А она, девка молодая, непорожняя, бежит.

В повозке простой, нанятой батькой за алтын, да с нехитрым скарбом. Забывает стяг свой, на котором средь лазури голова трясогузки желтой в венце зверобоя. Напрасно надолго просится в села, где люд к ней - с осужденьем. Дух переводит на время - и снова в путь. И останавливается навсегда лишь там, где боль в животе непорожнем заставляет замереть ее на знахарской лавке Светломеста. У Крайи.

Стараниями старой на руки Мары ложится Ярослава нарожденная. И губы сухие берут со знахарки слово обряд на крови исполнить. По обычаям степным.

После смерти матки Крайе остается обещаньем связка с иглой кровавой, напоминаньем тому - малеча Яра. И как час приходит, исполняет она наказ данный...

А ладонь, что держит ворожею, отпускает враз. Оставляет за собою дощечку рунную. Крошечную, деревянную. Словно бы морем самим подаренную...

Море бурлит, клокочет. Беснуется, желая проглотить ворожею. Как же, оно открыло для нее столько тайн, поделилось секретами дивными. Нынче ее черед делиться.

И уже не море - Радислава хватает ее за ноги-руки в воде молочной, вытягивая из ворожеи молодой что дар ее, Уладой подаренный, что саму жизнь.

Ярослава противится. Что ей до дара? Его она готова отдать. Да только не жизнь!

Не свою и не малечи, потому как нынче они - едины.

- Две, - шепчет ей Радислава, подбираясь руками к горлу тонкому, - вас двое. Один нужен мне. Я уж и воинов степных забрала... Жизнь сладкая, а тут все - солено!

И руки на горле ворожеи смыкаются подобно двум змеям. Перед глазами плывет, дыханья не хватает, а вода - теперь уж Ярослава четко понимает, что она в воде - забирается прямо в горло.

Яра отплевывает что воду эту, соленую, что слова:

- Не отдам дитя. И себя тоже не отдам.

И, набравшись сил, громко зовет:

- Дар!

***

Гай отбыл из дома намедни. Поцеловал сестер в волосы русые, да испросил у матери благословения.

Крепко обнял Снежану, шепнув в ухо:

- Не передумала?

Та лишь обняла его крепко в ответ да поцеловала руку братову.

И скорые сани скрылась за изгибом дороги. А сестры с мамкою снова остались одни. И ведь покойно в хоромах каменных, дворней пестуемых, а вот как к ночи время близится, так и не усидеть...

Дверь отворила дворовая девка. Осторожно внесла тарелку сребряную, на которой - письмо грамотой березовой. С печаткой. И, помнится, брат никогда прежде печаткою не пользовался, а тут вот...

Снежана осторожно надломила багровый сургуч, чтоб прочесть:

"Подле ворот каменных - сани простые. И в санях тех тебя ожидают. Не бери ничего, торопись. Чтоб до ночи успеть"

Снежана опешила. Бросилась в сени, выглянув за увесистую дверь, и отпрянула: у ворот стояла упряжка. Зимняя, об одной лошади. И та - не гнедая, как уж привыклось девке, а простой серой масти. В яблочко...

Снежана с шумом закрыла дверь и заметалась по хоромам.

Нет, она сама дала согласие Гаю на тот шлюб, но чтоб так скоро... Вот только и ослушаться брата не можно...

Ноги сами несли ее в светлую горницу, в которой под образами пряли матка с сестрою:

- Снежка? Случилось чего? - Мамка тревожится, и это нехорошо. Снежане не с руки беспокоить мать, да только та все чует...

- Уедешь?

Снежана кивнула, обхватив шею родительницы дрожащими руками. А потом - сестрицыну.

- Может, то и к лучшему, - проговорила мать. - Съешь чего на дорогу?

Дочь замотала головой, наказ братов припоминая. И вдела руки в легкий лисий мех, что принесла ей дворовая, да накинула на волосы платок пуховой. В сапожки мягкие ноги облачила.

И горько ей так, да только...

Она выскользнула из сеней скоро. Шла шагом быстрым. Не оглядывалась. Отчего? Верно, знала: как оглянется, так и не сдюжит.

Возничий, что ждал ее в санях, лишь кивнул головой: дескать, заждался. И больше - никого. Знать, жених ждет ее в другом месте, куда девку доставит на санях дворовой.