Екатерина Федорова - Свадьба Берсерка

Он замолчал, осекшись.

Вспомнил, что в их бесчестье он и сам поучаствовал, холодно подумал Харальд.

И посмотрел на Белую Лань.

— Рагнхильд. Ты, как я понимаю, надеялась, что после моей смерти хозяином здесь станет Свальд. Поэтому и выманила его через Ингрид — чтобы мой брат выжил. Скажи, долго пришлось уговаривать сестру, чтобы она покончила с собой? И все для того, чтобы не указала на тебя, если будут допрашивать…

Рагнхильд молчала, по-прежнему высоко держа голову.

— Сейчас я решаю, как тебя убить, — спокойно сказал Харальд. — По всем правилам, я могу сжечь тебя заживо — как ты хотела поступить со мной. Сжечь вместе с сестрами, потому что они, самое малое, знали и молчали, а значит, были твоими сообщницами. Но если ты убила стражников — тогда мои воины приняли позорную смерть от руки женщины. Они погибли не в честном бою. Их не примут в Вальгалле. Даже ворота Фолькванга, где супруга Одина собирает вторую дружину, не откроются для них. И виноват в этом я — поскольку приютил в моей крепости подлую бабу. Мне придется принести жертвы, чтобы моих людей пустили в Вальгаллу. Ради этого я готов отказаться от своего права на месть. Ты знаешь, что это значит. Это быстрее и легче, чем смерть в огне. Кто убил стражников, Рагнхильд?

— Я, — бросила Белая Лань. — Я их убила, сначала одного, потом второго. А Сигрид их отвлекала.

Харальд помолчал. Это походило на правду. Одна девка заговаривала зубы, а вторая, подкравшись со спины, резала шеи.

Непонятно только, как они их разделили — потому что зарезать одновременно двоих не смогла бы даже Рагнхильд.

— Рассказывай, как это случилось, — бросил он. — И говори только правду. Врать больше нет смысла. А так хоть скальды сложат о тебе пару песен. О прекрасной Белой Лани, что пыталась убить проклятого берсерка Ермунгардсона.

Рагнхильд посмотрела на него с ненавистью. И медленно начала ронять слова. Потом замолчала.

Убби после ее рассказа промычал что-то, покачнулся — и снова смолк. Харальд глянул на него равнодушно. Объявил:

— Вот мое решение. После смерти Ингрид, всех девок, вместе с Рагнхильд — восемь. Четверо из них лягут в одну могилу, четверо — в другую. Завтра мы похороним убитых. И справим по ним арваль. Свейн. Заприте девок куда-нибудь, но не в женский дом. Поставьте караулы так, чтобы на этот раз они не смогли выбраться. На всякий случай еще и свяжите — чтобы не убили себя. Жертвовать положено живых…

Он снова посмотрел на Убби. Холодно приказал:

— Иди выпей крепкого эля. И сходи окунись в воду у берега. Чтобы то, чем ты думал до сих пор, охладилось. Если захочешь уйти с моей службы, ворота открыты. Если нет, то оставайся.

Свальд, по-прежнему стоявший рядом с Рагнхильд, осуждающе качнул головой. Но промолчал.

В этот раз Забава позволила рабыням мыть себя — без всяких возражений.

Боль в плече и ноге теперь даже не ощущалась, отступив перед новой болью. Там, в подполе, пока она пыталась разгрести землю, наваленную под нижний венец, на нее упали горящие головни. И теперь поясницу невыносимо жгло, левое бедро под ягодицей — тоже…

А еще в груди горело, то и дело нападал кашель.

Пока топили выстывшую баню и грели воду, Забава стояла в предбаннике. Даже сесть не могла, хотя перед глазами все кружилось — из-за ожогов.

От боли хотелось плакать и кричать во весь голос, но приходилось держаться, потому что рядом стоял Кейлев, ее новый отец. Держал за плечи, не давая упасть — и негромко говорил что-то.

Забава не вслушивалась. Не до этого было.

Главное, Харальд жив, думала она, сглатывая слезы. И она жива, и Харальд жив…

Вот только тело у нее теперь стало еще страшнее прежнего. Рана на плече, ожоги на спине и ноге…

И ее видели голую. Все войско Харальдово видело.

Разве может такое стерпеть Харальд, который здесь навроде князя?

Вот и все, горько думала Забава. Будет держать при себе, потому что нужду в ней имеет. Но как прежде, уже не посмотрит. Не приласкает. И не заговорит, как раньше.

Какая уж она одна-единственная, когда на нее голую столько мужиков пялилось? Стыд-то какой, срамота…

От этих мыслей хотелось даже не плакать — выть. Горько, по-бабьи.

А приходилось держаться. Все-таки на людях была.

Потом Кейлев вышел. Рабыни ее раздели — принеся в женский дом, на Забаву первым делом натянули рубаху и платье. Повели в парилку под руки, начали лить теплую воду, отмывая опаленные волосы и тело от сажи с копотью.

Когда на нее плеснули зольным настоем, Забава, не выдержав, закричала, потому что сгоревшие места ожгло совсем уж нестерпимо.

Мытье наконец кончилось, в предбанник ее вывели под руки. Снова одели — в другую одежду, не измазанную сажей с ее кожи. Накинули на голову покрывало, укутали в плащ. Крикнули что-то, приоткрыв входную дверь.

В баню вошел Болли, подхватил ее на руки. Забава со стоном дернулась, застыла так, чтобы ткань не касалась ожогов.

Снаружи от холодного воздуха стало легче. Головная боль отступила, жжение в груди поутихло. Даже по ожогам прошелся холод — и уменьшил боль.

Пока ее мыли, перед женским домом зачем-то собралась толпа. Перед Болли люди расступились, а когда он вышел на пустое место, Забава разглядела Харальда, стоявшего перед дверями дома.

Посередине людского круга замерла беловолосая Рагнхильд с мужем, Свальд, плачущие девки в богатой одежде…

Все это было так похоже на судилище, что Забава тут же подумал — выходит, загорелось не просто так? Раз Харальд тут такое устроил?

И следом — убьет ведь девок-то. И потому, что убивец бабий, и потому, что жалеть никого не привык…

— Пусти, — попросила она Болли, вначале тихо.

Но тот шагал, не обращая на нее внимания. Забава задергалась, ногами отпинываясь от его рук — чтобы отпустил, поставил на землю. Крикнула:

— Харальд. Я хотеть говорить.

Но тот в ответ наградил ее лютым взглядом, сиявшим расплавленным серебром. Рявкнул что-то — и Болли унес Забаву в дом, по-прежнему не обращая внимания на ее слова…

Потом была опочиваленка, та же самая, в которой она жила после того, как в покоях Харальда появилась змея. Явился Кейлев. И, пока она стояла, покачиваясь, возле кровати, влил в нее несколько чаш молока с медом.

Забаву уже тошнило, а он бурчал:

— Пей, надо.

И прижимал к губам край чаши. Болли сбоку поддерживал под локти, тоже что-то ворчал, через слово повторяя:

— Пей…

Она глотала, уже задыхаясь и смаргивая частые слезы.

Потом чашу наконец убрали. Кейлев резко сказал:

— Сванхильд. Я говорил тебе — быть…

Следующее слово она не узнала, но вспомнила, как прежде, когда бабка Маленя еще ходила по земле, новый отец велел ей быть послушной.

Надо думать, и сейчас об этом говорит.