Екатерина Федорова - Свадьба Берсерка

Надо как-то утешить, мелькнуло у него.

Вот только утешать баб он не умел. Запугивать или улещивать подарками — это да.

— Сванхильд, — не торопясь, так, чтобы она поняла, сказал Харальд. — Я не буду трогать тебя семь дней. Чтобы там…

Он коснулся изгиба талии, за которым начинался ожог на пояснице. Подумал мельком — и ведь даже погладить нельзя. Шелк натянется, пройдется по ожогу…

А у него под животом уже потяжелело.

— И там.

Еще одно прикосновение, но уже к левому бедру.

— Чтобы там зажило. Потом ты снова будешь спать без рубахи каждую ночь. Семь дней. Но спать я все равно буду здесь.

Он ткнул себе за плечо, указывая на кровать, стоявшую рядом. Подумал досадливо — придется нелегко. Но так спокойнее. И ему, и, как теперь выяснилось, ей. Чтобы не надумала чего.

— И вот через семь дней мы снова поговорим. О том, какая ты белая, красивая… и лучшая.

— Одна на все края? — тихо выдохнула Сванхильд.

Губы Харальда дрогнули, раздвигаясь в улыбке.

— Другой такой нет, — подтвердил он.

На следующий день Харальда разбудил Кейлев, стукнувший в дверь. И объявивший:

— Все готово, ярл. Рабы выкопали могилы, друзья погибших уже выложили ладьи из камней на дне. И щиты сколотили, сверху накрывать. Тела обрядили…

Харальд торопливо оделся, вышел из женского дома под забранное тучами небо. Обменялся кивками с Кейлевом, зашагал к воротам.

На кладбище, устроенном в сотне шагов за крепостной стеной, собрались сейчас все, кто не стоял на страже. Человек пятьсот, не меньше.

Пришли посмотреть, как умрут бабы, виновные в смерти их товарищей, подумал Харальд, становясь между двух ям.

И кивнул, давая знак начинать.

Женщин повесили, столкнув их с земельного отвала прямо в могилы — с петлями на шеях. И одновременно те, кто стоял рядом, пронзили дергавшиеся тела копьями. Все было сделано, как положено. Дочери Ольвдана стали жертвами Одину.

Потом веревки, на которых висели уже мертвые женщины, обрезали. Тела скользнули в яму. Друзья убитых накрыли могилы громадными щитами, начали забрасывать землей…

Закрапал мелкий дождь.

Харальд зашагал обратно к крепости, хмурясь на ходу.

Все боги берут жертвы, мелькнуло у него. Интересно, смог бы его родитель обойтись вообще без жертв?

У самого выхода с кладбища на глаза ему попался холмик свежевскопанной земли, с наваленным сверху валуном. Харальд подошел поближе.

На краю бурой свежей насыпи остался отпечаток ноги. В хорошем сапоге, с подошвой из нескольких слоев толстой кожи, прошитой по краям.

Похоже, Свальд сегодня встал одним из первым. И сам похоронил Ингрид.

Семь дней Харальд не выдержал.

Все эти дни он махал топором и таскал бревна, строя с другими новый главный дом. Помогал вытаскивать и ставить на катки драккары, устанавливать над ними навесы. Нарочно выматывался, чтобы, вернувшись в опочивальню, не думать ни о чем, кроме сна.

Закончив работу, шел к кухне, возле которой прямо во дворе стояли столы — пока не было главного дома, мужчины ели там. Засиживался на лавках допоздна, попивая эль, беседуя со Свальдом и прочими хирдманами.

Даже Убби, понемногу отходивший после смерти Рагнхильд, вставлял пару слов…

А на пятую ночь Харальд переступил порог опочивальни — и увидел Сванхильд, кое-как протискивавшуюся между кроватями к порогу.

Девчонка ему улыбнулась. Впервые за все эти дни по-настоящему, радостно, без болезненной дрожи губ, спрятанной в улыбке.

— Я ходить, Харальд. Завтра идти двор. Сегодня болеть мало… почти совсем нет.

И вот это "почти совсем нет" подсекло его решимость продержаться еще два дня, как ножом. Он поплотней прикрыл дверь, скинул плащ.

А Сванхильд продолжала ковылять к нему. В одной рубахе, и острые грудки натягивали желтоватое полотно…

Он сам приказал Кейлеву не давать ей пока платьев — чтобы ожоги не начали гнить, сопрев под тканью. Иначе со своей стыдливостью оденется в два слоя, и пойдут гнойники под струпьями. Топить пожарче, чтобы не мерзла. Рубахи не из шелка, а из полотна помягче…

Харальд отловил ее у изножья кроватей, сжал руки чуть выше локтей. Спросил, глядя в глаза:

— Я сейчас спрошу, а ты ответишь — но так, как захочешь. Могу я посмотреть, какая ты белая и красивая?

Сванхильд посмотрела растерянно.

— Я осторожно, — торопливо пообещал Харальд. — Больно не будет.

Девчонка не совсем уверено кивнула.

Он отступил на шаг. Поспешно — а вдруг передумает? — содрал с себя одежду. Бережно снял с нее рубаху, оттянув подол со спины в сторону, так, чтобы не задеть ожоги.

И подвел к кровати, уложил на правый бок. Лег рядом, лицом к ней, на самый край постели…

Потом сообразил, что так может и свалиться — а притискивать Сванхильд к стенке нельзя. Вскочил, в два движения придвинул свою кровать к ее.

Снова улегся рядом. Подумал — тороплюсь, как мальчишка.

Когда муж просит свое, ему положенное, отказывать нельзя, умудрено думала Забава.

А Харальд ей, считай, почти что муж. Даже если не женится — после того, как ее голой столько народу видело, — все равно к ней, как к честной жене, относится. Заботится, бережет…

А ведь мог бы, скользнула у нее пугливая мысль, и другую бабу найти. Пока она тут с ожогами валяется.

Харальд, улегшись рядом, посмотрел ей в глаза. Коснулся ладонями щек. А потом руки его пошли вниз. По шее, по груди. Мягко погладили соски — и дальше спустились, касаясь ее кожи лишь кончиками пальцев.

Когда он дотянулся до живота, Забава зябко вздрогнула. Хотя в опочивальне было жарко.

Харальд молча смотрел на нее. Губы кривились, точно он пытался улыбнуться — или наоборот, улыбку с лица сгонял.

— Да? — спросил он вдруг.

Как раз в этот момент его руки залезли ей между ног, и Забава, покраснев, неловко согнула левую ногу. Ту, что с ожогом. Поморщилась от легкой боли — и приподняла колено, открываясь навстречу его пальцам.

Харальд издал быстрый смешок. Она и опомниться не успела, как под щекой у нее оказалась его рука — крепкая, с буграми вздувшихся жил. Другая ладонь осталась внизу, где и была. Захозяйничала между ног, как всегда, со стыдной лаской. Пальцы гладили, лезли в тело. Нагло так.

Все было как всегда — и Забава задышала чаще. Ухватилась за его плечо рукой…

А серебряные глаза сияли, и свет от стоявшего на полке светильника бросал на лицо Харальда черные тени. Резкие. Угловатые. Делавшие его лицо похожим на ту серебряную морду, что она помнила.

— Красивая, — сказал Харальд неожиданно низким голосом. — Моя.

Он мягко потянул, запрокидываясь на спину, и Забава вдруг очутилась на нем. Сверху. Пальцы между ног, бесстыдно гладившие ее там, лезшие внутрь тела, замерли. Но ладонь не отдернулась.