Альбина Нури - Территория без возврата

Помню старомодную мебель, деревянные крашеные полы, на которых лежат разноцветные половики. Полы скользкие, если бежишь, половики разъезжаются под ногами. Я много раз падал, а бабушка всплескивала руками и велела не носиться. Вишни в палисаднике помню, кусты смородины. Я красную люблю, а там только черная росла.

Но главное — я помню ее, Мэгги. Соседского лабрадора. Я готов был приезжать в деревню ради нее одной, и часами напролет возился бы с собакой, если бы мне позволяли.

Хозяева Мэгги были странными людьми. То есть это, на самом деле, неправильное определение. Сволочи они были — мамаша, папаша и сын, Коля, двенадцатилетний оболтус.

Золотистую красавицу Мэгги взяли Коленьке в подарок на десятилетие. Ему собачку захотелось. Первый юбилей — как не уважить? Породу выбирали придирчиво и долго (это родители бабушке рассказывали, я слышал). Главные требования были — дружелюбие к детям, отсутствие агрессии.

Правильно выбрали: Мэгги физически не умела ни на кого злиться и укусить не смогла бы (даже тех, кого следовало бы). Когда кто-то из нас — хозяева или соседи — приближались к ней, она припадала к земле и улыбалась младенчески-светлой собачьей улыбкой. Не бросалась, не хрипела с поводка. Виляла хвостом и смотрела на хозяев преданно и с надеждой. Она была больше человеком, чем они.

Потому что только нелюди так поступили бы. Как только Коленьке ожидаемо надоела собака, ее привязали во дворе, за сараем. Места было мало, и Мэгги постоянно просилась погулять, но ее не выпускали. Было дело, она так рвалась, что вывихнула лапу, пришлось обращаться к ветеринару.

— Лабрадоры очень общительные, дружелюбные, им компания нужна, — сказала как-то соседке бабушка. — Нельзя ее одну на привязи держать, это жестоко! С Мэгги играть нужно, выгуливать хоть иногда.

Та поджала губы и попросила не вмешиваться.

Однажды ночью началась гроза, и Мэгги так отчаянно скулила от ужаса, плакала, словно потерявшийся ребенок, что бабушка не выдержала, встала, надела дождевик и ушла во двор. Так и просидела с ней, пока гроза не закончилась. А после выпила на кухне коньяку и сказала:

— Стреляла бы таких.

Она думала, Сашура ее спит, но я не спал.

Позже я узнал, что бабушка ходила к соседям, просила продать ей собаку, предлагала хорошие деньги. Но сынуля топнул ногой, и Мэгги осталась в своем углу за сараем.

Кормили Мэгги, когда придется, и тем, что не могли доесть сами. В основном хлебом. Мне позволялось подходить и кормить, и я таскал для Мэгги со стола котлеты и куриные ножки.

Тем вечером я тоже сложил еду в пластиковый контейнер и пошел. Соседей дома не было — уехали куда-то на выходные. Я протиснулся в собачий закуток и увидел, что Мэгги лежит на боку. Спит, наверное, решил я и позвал ее.

Но Мэгги не отреагировала. Не вскочила, как обычно, не замолотила хвостом.

Я хотел подойти ближе, разбудить ее… Я все еще думал, что она спит! Но тут увидел мух. Они ползали по морде собаки, и одна из них вдруг заползла в ноздрю. Что-то оборвалось у меня внутри. Я до сих пор помню то состояние — меня как будто толкнули куда-то, с большой высоты. Колени подломились, я выронил миску с остатками супа и закричал.

Дальше — черная дыра. Я ничего не помнил: ни того, как примчалась перепуганная бабушка, ни того, как оказался дома, ни «скорую», которую вызвала бабуля, потому что я не приходил в себя.

— Домой хочу, — вот первое, что я сумел произнести, когда очнулся, и больше не произнес ни слова, пока папа не привез нас с бабушкой в город.

Я слышал, как она, чуть не плача, рассказывала эту историю родителям на кухне.

— Собака же рвалась все время! Вот, видно, запуталась как-то, задушила сама себя веревкой. Бессовестные, жестокие люди!

Про Мэгги я никогда ни с кем не говорил, хотя мама с папой пытались вызвать меня на откровенность, задавали осторожные вопросы. Я набычивался, опускал глаза, сжимал челюсти и молчал. Со временем они отступились.

Я никогда не просил у родителей щенка. На лабрадоров и вовсе не мог смотреть. Когда мама как-то заикнулась о том, не хочу ли я собаку, я выкрикнул, что терпеть их не могу.

В смерти Мэгги я не был виноват, но все равно считал себя виноватым.

Меня долго мучили сны, в которых я раз за разом пытался отвязать веревку и выпустить Мэгги на волю, но каждый раз оказывалось, что вместо этого веревка запутывается все сильнее, и Мэгги задыхается у меня на руках. И в нос ей заползает муха.

Я просыпался в слезах и долго не мог уснуть, но никому не рассказывал о своих кошмарах. Это принадлежало только мне — а еще доверчивой, доброй, так никем и не спасенной Мэгги.

Больше ни для одной собаки места в моем сердце не было. Там появилось маленькое кладбище, где она была похоронена: милая, забавная, до самого конца верившая, что люди и правда в ответе за тех, кого… Не знающая, что это ложь. Что никто никогда за предательство и жестокость по-настоящему не отвечает.

Пишу и плачу, и мне не стыдно. Я впервые открыто плачу по Мэгги и пью за помин ее собачьей души. А если уж правду говорить, то и себя самого оплакиваю, и будто даже хороню.

Я ведь тоже, как Мэгги, привязан и не могу вырваться.

Меня держит прошлое, которое одновременно — будущее. Держит чужой мир — Пространственная Зона. Теперь я точно знаю, что она меня так и не выпустила.

… Потом водка кончилась, и я пошел спать.

Мне тяжело жить с этой мыслью. Еще сложнее скрывать ее от остальных.

Нужно записать это, чтобы как-то собраться, четче все сформулировать.

Похоже, я свалял дурака. Приехал сюда, разыскал Саймона, а теперь думаю, что это была самая ужасная ошибка, которую я мог совершить. Да, да, высокопарная фигня в голливудском стиле, но что поделать, если это правда!

Или нет? Или все же я ошибаюсь?

Когда я оказался запертым в Пространственной Зоне, то винил во всем себя — свою безалаберность и глупость. Когда увидел в одной из проекций комнату Льва Толстого в Ясной Поляне, то впервые мне пришло в голову, что это жестоко, неправильно и даже кощунственно — заставлять голограммы изображать людей. Кого бы то ни было.

Я обижался на жизнь, винил разработчиков, изобретателей, ученых, Корпорацию — всех тех, кто открыл Зону для посетителей. Но все равно, даже тогда всерьез не думал о пагубности, опасности, смертоносности Зоны.

Время от времени я задумывался о том, что вероятность выхода в иное измерение противоестественна. Но это было как-то… не всерьез, что ли. Что меня действительно волновало, так это поиск возможности вырваться из Зоны. Я искал способы спастись.

Не потому был в отчаянии, что другие люди могут тоже пострадать; не потому, что все человечество может провалиться в эту дыру, а потому, что сам в этом кошмаре очутился, потерялся!