Екатерина Лесина - Охота на охотника

— Голос его грозен и вызывает в душе человеческой верноподданическое трепетание…

Димитрий закрыл глаза.

Да. Определенно. Этот опус следовало прочесть до того, как он ушел к Лизавете.

— А у наследника многообещающий взор, пронзающий душу до самой печени. И я тебе клянусь, что так оно и было написано, мол, до самой печени. Там еще есть длань, которая простирается над миром. И прекраснодушное очарование императрицы. Они у тебя вообще в школе учились? Это же… я понимаю, что вам нужно представить Императора народу, что хотелось сделать это как-то… более-менее патриотично, но не до такой же степени! А это еще… как там было… что-то про приступ горячей народной любви. Это у лихорадки приступы бывают. И у холеры… в общем, уточни у Одовецкой.

Она махнула и опустилась на скамью.

— Как хочешь, но это я в печать не пущу… это бред! И если ваши газеты его печатают смиренно, то не значит, что и я буду!

— Не будь.

— И не хочу… у меня, между прочим, репутация только складывается… два нумера всего вышло…

…и каждый дался немалой кровью.

А уж цензура и вовсе едва ль не открыто обвиняла Навойского в преступном попустительстве, но…

…к газете приглядывались.

Читали.

И сколь Димитрий знал, второй выпуск пришлось допечатывать.

— Ты попросил освободить полосу. Я выкинула материал, а взамен… — она махнула рукой.

— Извини.

— Не извиню.

— Извинишь, или я тетушке нажалуюсь.

— Это нечестно!

— Зато действенно… — Димитрий взял невесту за руку. Пальчики дрогнули. — Может, сама возьмешься? Помнится, со Стрежницким у тебя весьма душевно вышло… неизвестные герои Смуты…

Лизавета фыркнула и порозовела. Правда, сказала смущенно весьма:

— Он на меня до сих пор волком глядит, хотя я и фамилии не упоминала…

…будто кому-то она надобна.

— За погляд денег не берут, а что до фамилии, то… мои остолопы хотели как лучше, но, похоже, слегка перестарались… и все-таки писать придется. Сама понимаешь.

Газета, хоть и именовалась независимой, — чему, правда, не особо верили в свете, хотя и кивали, соглашаясь, мол, независимее некуда, — но существовала на казенные деньги, выделенные окольным путем. Всех этих казначейских хитростей Навойский и сам до конца не понимал, но, главное, работало.

Станки запущены.

Номера вышли и, пусть особой выгоды пока не принесли, однако перспективы открывались презамечательнейшие.

— Или вот про границу еще…

— А про публичные дома твои не пропустили, — пожаловалась Лизавета.

— Так тема-то… болезненная.

— То есть, если делать вид, что их не существует, то и проблема рассосется? — она вновь нахмурилась. — А ты знаешь, что за последние двадцать лет количество публичных домов увеличилось втрое? И что две трети их — это вовсе не те заведения, куда приличный человек заглядывает? И что не все несчастные попадают туда добровольно? И что порой городовые закрывают глаза на такие вот заведения, не бесплатно само собой…

Димитрий поднял руки, показывая, что сдается.

— Давай так… — Навойский знал и это. И многое иное.

О том, скажем, кому платят уже городовые.

И кто на самом деле владеет «Сенью ивы», заведением старым, если не сказать, почтенным, приносящим немалый доход и отнюдь не одной лишь торговлей телом. Впрочем, телом тоже торговали, мужским, женским, порой детским, а с ним — и чужими секретами.

Порой и вовсе тайнами государственными, причем не важно, какого именно государства. Были бы деньги.

У завсегдатаев были.

Еще мог бы поведать о так называемых закрытых клубах, принимавших гостей крайне неохотно…

…о том, что два таких клуба принесли немало головной боли Навойскому, ибо дела, в них творившиеся, не то, что непотребными, незаконными были. Однако же почтенные члены полагали, будто давно уже стоят над законом.

Было…

…много всякого. И Навойский не был уверен, что следует вытаскивать грязные эти тайны на свет божий. Правда? Правда, дело хорошее, только…

— Обмен. Ты пишешь про императора, императрицу… не обязательно за один раз. А я даю разрешение печатать про твои публичные дома.

— Не мои!

— Не твои, — покорно согласился Навойский.

И еще на шаг отступил к двери. Все ж невеста его, пусть и была существом на редкость упрямым, а по мнению высшего света и вовсе безголовым, раз уж год откладывала свадьбу, но отнюдь не глупым.

— Значит, — мрачно произнесла Лизавета, взвешивая на ладони мятый бумажный лист. — Ты это… нарочно?

— Что нарочно?

— С самого начала задумал? Когда отказали… цензоры… еще пасквилем обозвали… ты… мог бы… — бумажный шарик полетел в стену и Лизавета всхлипнула. — А я-то думала, что все по-честному, что…

Навойский замер.

Хрустальная слеза покатилась по бледной щечке, заставляя ощущать себя редкостной сволочью.

— А ты… меня… использовал… — к первой слезе добавилась вторая. — Я-то… всей душой… к тебе… я… я тебе платочек вышиваю. Шелковый.

— Сама?

Лизавета слегка потупилась. К этому времени Навойский знал, что с вышивкой, как и иными, исконно женского характеру искусствами у нее не больно-то ладилось. А вот хитрый взгляд из-под ресниц заметил, как и слезу, на них повисшую.

— Этими вот руками, — Лизавета и руку приподняла.

Бледную.

С пятном все той же въедливой типографской краски.

— Недосыпала… недоедала…

— За кем?

— Что?

— За кем не доедала?

Ответом был мрачный взгляд. И пальцы то ли погладившие кольцо, то ли примерившиеся, как бы половчей его стащить.

— Мир? — предложил Димитрий, пока кольцо и вправду не соскользнуло с пальца. Нет, само бы не должно, магия родовая отличается похвальною цепкостью, но все же… мало ли.

Лизавета вновь вздохнула и отвернулась.

— Я же не виноват, — он подошел, обнял упрямую свою невесту и поцеловал в макушку, — что ты отказывалась про них писать. А в чем Лешек провинился? В том, что наследником родился? Или вот Император… ты знала, что он побывал на Берегу слоновой кости? Или с китобоем ходил?

— Император?

— А еще два года прожил на Черном острове, с людоедами, его даже в племя приняли, потому как шаман сказал, будто бы он посланец солнца… он спускался в подводном колоколе.

— Врешь.

— Сама спроси, если не веришь…

— Он император, ему…

Не положено?

Димитрий знал, что ныне Императору многое не положено, может, оттого время от времени и случается с ним очередной приступ неизвестной заразы, заставляющей запереться в собственных покоях. И эта же болезнь поганого свойства обрушивается на семейство Керненских…

От Лизаветы пахло еще и хлебом.

Молоком.

Осенью, которая в этом году случилась на редкость рано. Золотыми кленовыми листьями. Первым дождем, что прибил пыль на мостовых Арсинора. Влажным камнем и железом, запах которого осенью становился особенно резким, хотя в городской черте давно уж не осталось кузнечных мастерских, равно как и кожевенных. Мастерских не осталось, а вот запах поди ж ты…