Екатерина Лесина - Охота на охотника

— Он человек, — сказал Димитрий. — Прежде всего. И мне не нравится, что из него делают этакое солнце. Солнцу не прощают ошибок. Его не любят, как любят другого человека. Оно вовсе чужое, чуждое, если ты понимаешь…

— А…

— И о ней надо будет написать. Осторожно, так, чтобы не опровергать слухи, но и не подтверждать их… вообще неплохо было бы сделать цикл статей о нелюдях. Таких, честных… более-менее… хватит нам бояться непонятного.

А вот это предложение Лизавету определенно заинтересовало. Димитрий уже научился читать выражения ее лица. И взгляд этот, слегка затуманенный, был хорошо ему знаком.

— А про…

— И про Лешека… он очень любит молоко, особенно с медом. Вообще сладкоежка страшный… и местами да, он страшен, потому что не совсем человек, хотя он и старается. Но с одной стороны древняя кровь, и с другой. Думаешь, ему легко с таким наследием? В детстве его и вовсе едва ли не проклятым полагали. Только моя матушка и могла на руки брать, остальные не то, чтобы боялись, скорее уж брезговали. Клятвы клятвами, тут ничего не попишешь, но сама понимаешь, душу клятвой не изменишь. И любить не заставишь. Он на самом деле добрый, только… это сложно.

Лизавета кивнула.

Сложно.

И… тяжкое это дело, родиться наследником Империи. А почему бы, собственно говоря, и не попробовать? Именно с этой точки зрения… наследник.

Ответственность.

Детство, которого не было.

Нет, многие не поймут. У крестьянских детей вон тоже детства нет, потому как с рождения каждый работать должен. А аристократы и вовсе решат, что потерянные годы вполне себе годная плата за абсолютную власть…

Тогда сделать акцент на ответственности?

На ноше, которая ляжет на плечи?

Дух единства, только ненавязчиво, потому как с этим духом треклятый отдел пропаганды, куда ее Димитрий все пытался заманить, но Лизавета сопротивлялась, крепко ей крови попортил. Вот пришло же кому-то в голову, а потом как в поговорке, заставь дурака молиться…

Но попробовать можно.

— Ладно, — согласилась она, закрывая глаза, потому как сложно возражать человеку, который, мало что обнимает тебя средь бела дня, хорошо, что не на глазах у людей, так еще и целует.

Шею.

Щекотно, и…

…и хорошо.

Просто хорошо.

Чудесно даже.

— Только… — она все же нашла в себе силы отстраниться и заглянуть в глаза Навойского. — О Дарье. О ней я не знаю, что писать… если обо всех, то и о невесте наследника тоже. Но… понимаешь, уже ходят слухи, что она едва ли не безумна…

— Не безумна.

— Мне придется с ней говорить. И я не уверена, что услышанное мне понравится… одно дело знать, просто знать. Из отчетов. Из рассказов твоих, и совсем другое, когда кто-то рассказывает… да и…

— И, — Димитрий коснулся кончика ее носа. — Это тебя смущает?

Смущает.

Злит.

Она до сих пор не простила. Поняла, вероятно, потому как обладала удивительной способностью понимать других людей, но вот прощение требует совсем иных душевных сил.

— Во-первых, писать о ней не обязательно. Официального объявления о помолвке не было…

— Но ведь они… кровь… смешали. По старому обряду.

— А кто знает? — Димитрий не удержался и поцеловал этот самый любопытный нос. — Ты и я? Император? Остальные пусть думают, что Дарья — временное увлечение. Так оно и безопасней.

— А во-вторых?

— Во-вторых, завтра она объявит о своем желании уехать в монастырь.

— Что?

— Это и вправду ее желание. Лешек отговаривал…

— Насовсем?

— Нет. Пока речь идет о полугоде… или годе. Ей нужно прийти в себя. От чужого воздействия избавиться непросто, даже если воздействие давнее, опосредованное, а порой и неосознанное. Она боится, Лиза, просто по-человечески боится.

— Чего?

— Того, что до сих пор не является собой. Что ее вообще не существует, как личности. Что Лешек сделал неверный выбор. И дело не в любви, а вновь же в том самом воздействии. Что таких совпадений не бывает. И что ей самой не нужен цесаревич, что это опять же не любовь, а…

Лизавета фыркнула.

Хмыкнула.

И отвернулась, скрывая взгляд.

— Я все равно не знаю, сумею ли…

— Никто не знает, — Димитрий отстранился. — Но это не значит, что нельзя попробовать.

И наверное, он был прав.

Только…

…на сердце все равно было не так. Неправильно. Лизавета тронула кольцо, и прикосновение к нему вдруг успокоение.

— Скажи, — она с трудом сдержала вздох. — А ты еще не передумал?

— Не дождешься.

— Тогда… — она прикусила губу. — Может… давай поженимся? Только тайно? Что? Дыру на первой полосе надо же чем-то заполнить…

…тихий смех был ей ответом.

…на берегу женщина в темном вдовьем платье кормила чаек. Она отламывала куски от мягкого багета, швыряя в воздух, и белая стая верещала, била крыльями, норовя подхватить все до крошки.

Пахло морем.

Йодом.

Песком, который потемнел от влаги. Впрочем, это обстоятельство не помешало мальчишке ковыряться в нем. Лет семи, он был одет с нарочитой простотой. Темные полотняные штаны пропитались влагой, на ботинки налип и песок, и водоросли, и вовсе что-то, совсем уж неразличимое. В руках мальчишка держал раковину.

— Мама, смотри, — он прижал ее к уху. — Правда, шумит?

— Шумит, — согласилась она, осторожно тронув влажную поверхность. На мальчика она смотрела с сомнением, которое отражалось и в его глазах. — Тебе… здесь нравится?

Тихий город.

Скучный.

Из тех, где все и всё обо всех знают, а когда случается хоть что-то, выходящее за пределы обычного существования, то запоминается оно надолго. Как тот день, когда фрау Марта застала своего мужа с двоюродной сестрицей и отнюдь не в родственной позе.

…или когда тот, вместо должного раскаяния, заявил, что к оной сестрице уходит, благо, негодяйка держала трактир и была вдовой…

…или…

…приезд этой вот вдовы-арсийки с сыном. Впрочем, в отличие от Марты, изгваздавшей двери трактира навозом, арсийка оказалась скучной. Сняла старый дом у вдовы Баух, наняла плотников и тех не местных, а после зажила сама по себе, что с точки зрения местных было совсем уж непорядочно.

Марта вон по слухам к ведьме пошла, чтобы пока еще законного супруга от разлучницы отвадила… а эта… гуляет чинно по городку. Порой заглядывает в тратторию, где всегда берет одно и то же. И пусть говорила она чисто, понятно, в отличие от племянника, который только начал постигать язык, но в этой правильности лишь ярче ощущалась ее инаковость.

Да и она чувствовала себя не слишком уверенно.

С другой стороны эта неуверенность сближала. И осторожно тронув светлые волосы мальчика, женщина поинтересовалась:

— Как тебе здесь? Нравится?

— Да… мама, — с легкой запинкой произнес он. — А мы здесь надолго?

— Не знаю пока, но… ты же знаешь, нам не стоит задерживаться на одном месте.