Анна Замосковная - Волчица лунного князя

— Вот и я о том же. — Практически прижимая меня к роскошной машине, Ариан отворяет дверцу пассажирского сидения.

Меня лихорадит, и не знаю, что сказать.

Ариан рулит молча. Смотрит больше на меня, чем на дорогу, а я даже замечания сделать не могу: задыхаюсь при попытке что-то сказать, сладко задыхаюсь — от бурных, трепетных эмоций.

Я ведь соскучилась. За эти несколько дней я дико соскучилась.

Опираясь на ладонь Ариана, выхожу из кабриолета. Опьянённая его близостью, под восторженный лепет хостеса поднимаюсь по мраморной лестнице, даже забываю оглядеть зал. Ариан усаживает меня на привычное место и, не отпуская моей руки, обходит столик — сесть рядом. Просто смотрит, а в голове всё путается.

— Как провела время? — Ариан нежно-нежно поглаживает мою руку, согревает её в ладонях.

— Нормально… в смысле, хорошо… э…

Ариан хмуро косится в сторону, и я тоже оглядываюсь: на этот раз Михаил один, если не считать бутылку вина. Он пьёт, пристально глядя на нас поверх бокала.

— Тебе мешает? Вывести? — мягко спрашивает Ариан.

— Да ну его.

Знакомая улыбка Ариана одним уголком губ освещает лицо, в глаза приливает чуточку веселья, и лишь теперь я понимаю, как много грусти таится в их тьме.

Он целует мои пальцы, тыльную сторону ладони, надолго прижимается губами к запястью, будто прислушивается к безумно частящему пульсу. Выпрямляется, снова заглядывает в лицо.

— Ну как тебе свидания? Всё ли организовано на сумеречный манер?

— Да, бесспорно, всё получилось…

Михаил возникает тёнью на границе суженного до Ариана поля зрения.

— Шлюха, по рукам пош… — шипение Михаила заканчивается вскриком.

Я не улавливаю, как Ариан вскакивает и обходит столик, только результат: Михаил с заломленной рукой согнут почти до пола, и бледное от гнева лицо Ариана с ходящими желваками.

Схватив Михаила за шкирку, Ариан тащит его через зал в противоположную лестнице сторону. Пинком открывает дверь в стене и утаскивает вопящего Михаила. Крики отдаются эхом, посетители переглядываются. Даже официанты в растерянности, и я глупо хлопаю ресницами.

Придерживая манто, срываюсь с места. Запнувшись на высоких каблуках, едва удерживаюсь за чей-то стул. Выровнявшись, бросаюсь дальше. При спуске по тёмной лестнице приходится держаться за стену.

Внизу кричат. Под дружный цокот каблуков пробегаю коридор и выскакиваю на задний двор ресторана. Одного яркого фонаря хватает, чтобы охватить взглядом всю картину: Михаил, завывая, уползает от медленно идущего следом и пинающего его Ариана.

— Что ты сказал? Попробуешь повторить?

— Нет, — стонет-рыдает Михаил.

— А может, тебе язык отрезать?

— Простите, простите, — лепечет Михаил, и пинок впечатывает его в асфальт.

— Как ты посмел что-то вякать, ничтожество, — рычит Ариан, дёргает Михаила за шиворот. — Ну, попробуй мне это в глаза повторить, тряпка!

Воздух тяжёлый и наэлектризованный, точно перед грозой. Исходящие от Ариана волны ярости ощутимы физически. Подвывая, Михаил стелется перед ним, даже, вроде, силится поцеловать ботинки разбитыми в кровь губами, мямлит:

— Прости, прости, больше не посмею.

Как-то заметив меня сквозь щёлки заплывших глаз, Михаил распластывается по земле:

— Тамара, Тамара, защити.

Застыв на томительно долгое мгновение, Ариан оборачивается. В глазах пылают две луны.

— У него дети, — тихо напоминаю я. — Пусть ползёт.

— Ползи. — Пинок Ариана отшвыривает Михаила на три метра, и ещё метра два тот едет по асфальту половиной лица. — Рядом с ней увижу, пакость о ней услышу — голову отверну.

Михаил, подвывая, ползёт прочь. В его движениях и впрямь есть что-то змеиное.

У меня приступами перехватывает дыхание, и когда взгляд сталкивается со взглядом Ариана, больше не могу оторваться от его лица — бледного, точно высеченного из камня, с медленно чернеющими глазами. Как же он прекрасен! Он приближается плавно и величественно, хищно, и у меня опять дрожат ноги, я вся дрожу и горю.

Ариан обхватывает моё лицо ладонями и впивается в губы. Не даёт дышать, крадёт дыхание этим поцелуем, и сердце, и душу. Обнимает неистово. Прижимает к стене. И я прижимаюсь к нему, выгибаюсь навстречу. Ариан целует моё лицо, шею, в его руках трещат трусы, и я по первому же толчку его ладони вскидываю ногу. Подол соскальзывает с кружева чулок. Ариан расстёгивает штаны, и нет для меня звука слаще и соблазнительнее этого, предвещающего соединение.

Я вскрикиваю от каждого движения, цепляюсь за волосы, ощущая зубы и поцелуи на шее. Задыхаюсь от удовольствия, пока Ариан снова и снова берёт меня, нашёптывая: «Тамара». Никто не произносил моего имени так сладко. Впиваюсь в плечи, под пальцами бугрятся его мышцы в такт мощным толчкам восхитительно идеального ритма.

Развалившись на диванчике, я не могу плотно сдвинуть ноги: после бурного воссоединения на улице мы зашли в туалет привести себя в порядок, и… задержались повторить.

— Просто удивительно, что нас после всего случившегося не выгнали, — шепчу я.

Столики вокруг нас пусты, осталось лишь несколько посетителей в углах зала.

— Это мой ресторан, — Ариан притягивает мою руку и целует запястье.

— Аа… Я так понимаю, Михаил будет отлучён от любимого места отдыха и ведения переговоров.

— Да, теперь он здесь нежеланный гость.

— Из города только не выгоняй, подумай о его семье.

Судя по задумчивому виду Ариана, из города он Михаила думал попереть.

— Хорошо, не буду. — Ариан прижимается губами к моему запястью.

— Ты меня любишь? — Я замираю в ожидании ответа.

— Да. — Ариан печально улыбается. — Разве это не очевидно?

— Нам, глупым женщинам, часто нужны слова.

— Я люблю тебя, — грустно повторяет Ариан, и от этой интонации ёкает сердце. — Так лучше?

— Да, но почему так печально?

— Потому что совершенно непонятно, любишь ли меня ты. И я не знаю, что с этим делать.

К сожалению, не могу похвастаться тем, что в моём к нему отношении что-то очевидно. Опускаю взгляд. От неловкого молчания нас спасает официант, несущий традиционный для оборотней стейк и мороженое для меня. После сегодняшнего буйства мне надо охладиться.

Когда солнце только выбирается из-за горизонта, свет у него холодный, будто не нагревшийся после бега в космическом холоде. Ночная чернота давит сверху, подмигивает, но кромка темноты расплавляется на фиолетово-лиловые оттенки, размешивается голубым, алым и, наконец, тёплым жёлтым.

— Раньше, когда встречала рассвет на улице, для меня он был… символом одиночества. — Запрокидываю голову на плечо Ариана.

Заднее сидение его кабриолета очень удобно, и при открытом верхе вид на всходящее над полями солнце просто чудесный. А уж когда от ночной прохлады спасает тёплое тело с одной стороны и верблюжий плед сверху, рядом контейнеры с бутербродами от шеф-повара, пара бутылок отменного вина и бокалы… то чудесность несоизмеримо усиливается.