Елена Ромова - Синдром отличницы (СИ)

— Потому что ты такая.

В глазах Ниллы такое упрямство и такая доброта, что мне кажется, я разговариваю не с ней, а с бестелесным духом, запертом в ее теле.

— Потому что ты не можешь быть другой и в этом ты настоящая. Одна на миллион, а может быть и на несколько миллионов. Ты не можешь не быть собой, ты не можешь жить без науки, без стремления улучшить этот мир. И ты не должна пасть духом, даже если останешься совсем одна. Никакие трудности не должны тебя сломать, Лимма. В этом, может и есть твое предназначение.

Мы обе сейчас понимаем, как нелепо и пафосно все это звучит. Но я испытываю к Нилле такую теплую благодарность и так растрогана, что смеюсь, сквозь слезы. И она начинает смеяться со мной, опять притягивает к себе. Через пару минут я успокаиваюсь.

— Если расскажешь кому-нибудь, как я рыдала у тебя на груди, убью, — пытаюсь пошутить.

Она изобразила, что застегивает рот на замочек и выбрасывает невидимый ключик.

До самого дома она мне что-то рассказывала, явно не претендуя на то, чтобы ее внимательно слушали. Но я слушала — ее россказни отвлекали меня от тревожных мыслей.

— Ты говорила, что видела Питта, — произнесла я.

Нилла некоторое время молчала, глядя то на меня, то на дорогу.

— Уверена, что хочешь говорить о нем?

— Да, нет проблем.

— У него невеста объявилась.

— Я знаю.

Кажется, Нилла выдохнула.

— Его родичи жутко бесились из-за той истории, — осторожно начала она, — и решили ускорить свадьбу. Короче, весь универ трендит об этом. Еще бы, такой ловелас и ярмо на шею до нескончания веков… — подумав, что сболтнула лишнего, она добавила: — Прости.

— Ничего. Все было и так понятно с самого начала.

Питт покорно следовал составленному для него плану, хотя и ерепенился время от времени. Я не могла осуждать его за то, что он боялся выйти из-под контроля родителей. У него не было собственных целей в этой жизни, и он согласился с тем, что эти цели придумали за него.

Когда мы остановились у моего дома, я напряглась.

Дом был по-прежнему таким, каким я его помнила. Что могло измениться за пару недель? Но… все было уже другим. Розы, посаженные Дейной, выглядели заброшенными, а само строение старым, одиноким и пустым. Мне показалось, что за стеклом кухонного окна качнулась занавеска — это ба приподняла ее, чтобы посмотреть, кто приехал, и тут же отпустила. Я представила, как она тянется к сигаретам, затем сжимает в кулак руку, бурчит под нос что-то типа: «Помоги, Господи» и идет к двери, чтобы встретить меня.

Это видение так явно пронеслось в голове, что на крыльце я помедлила.

Однако меня никто не встречал.

Я застала Дейну на кухне, когда она возилась у плиты, перекинув через плечо полотенце.

— Ты приехала к обеду, — сказала она, когда я вошла.

К обеду?!

К черту обед!

Я замерла в дверях, наблюдая, как ба ставит на стол тарелку, а затем приоткрывает духовку, чтобы проверить, готов ли яблочный пирог, аромат которого разносился по дому.

— Садись, — Дейна не смотрит на меня, — в холодильнике холодный чай, если хочешь.

Рюкзак выпадает у меня из рук, но я все-таки делаю, как она говорит — сажусь за стол.

— … отлично, даже не подгорел, — удовлетворенно лепечет ба, вынимая противень.

Наконец, я увидела ее лицо — глаза лихорадочно блестят, щеки бледные и впалые, губы изъедены крупными морщинами. Впервые я вижу ее такой — беспомощной одинокой старой женщиной.

— Ба…

Снова хочется плакать.

— Ты разве не голодна? — спрашивает она буднично.

Я отрицательно качаю головой.

— Когда похороны, ба?

Ее губы дрожат.

— О чем ты, Лимма? — брови сходятся над переносицей, а затем лицо проясняется: — Я, кажется, забыла выключить воду в ванной, — говорит она и улыбается. — Гарверд это не понравится, уж я ее знаю…

Я стискиваю зубы, слушая отдаляющиеся шаги моей бабки, сморю ей вслед и вижу

— смерть, идущую по пятам. Ощущение такое же, как в тот день, когда я стояла перед палатой умирающего мальчика. Вот только разница одна: мальчик хотел жить, а Дейна Морис — уже нет.

Можно подумать, похороны — это светское мероприятие.

Сборище малознакомых людей, которые скорбят так картинно, что я едва держу себя в руках.

Мне приходится быть сильной. Я выплакала все слезы еще в Вейсмунде, сидя в ванной доктора Такера. Сейчас мое лицо не выражает ни одной эмоции.

Элентроп оказывается не так уж далеко, раз все эти напыщенные люди, смогли приехать. И ради чего? Отдать дань памяти? Нет. Они хотели всколыхнуть все то неприятное, что было связано с именем моей матери. Здесь полно завистников, наблюдавших и ее взлет, и падение. Они пришли увидеть финал ее жизни. Очевидно для них, все было справедливо: Гарверд в земле, а они живы и относительно здоровы. Я спиной чувствовала, как они глядят на меня. Их шепот раздаются повсюду.

Дейна не плачет. Она принимает соболезнования, мерно ходит по гостиной, заложив за спину руки, поправляет фотографии, изредка кивает кому-то. Я слышу, как некто тихо называет ее сумасшедшей старухой, а меня озлобленной пигалицей. В нашем саду кто-то курит и даже смеется.

Как же мне хочется выставить вон всех этих людей. Но я не нахожу в себе сил. Нилла подбадривает меня легкой улыбкой, мол, держись.

Я вижу профессора Мак-Аарота. Вот единственный человек, который искренне любил мою мать. Я горячо принимаю его объятия и слова утешения. И снова чередую с нескончаемым потоком чужих соболезнований и причитаний.

Профессор уже разговаривает с Дейной, а я чувствую назойливый взгляд — Баргер. Он выглядит так, будто случайно сюда заглянул по дороге из лаборатории, и ярко выделяется в своих джинсах и синей рубашке. Но мне приятно его видеть. Он долго подбирает слова, прежде чем заговорить.

— Хотите чаю? — спокойно спрашиваю я, обрывая его на полуслове.

Игнорируя присутствующих, мы идем на кухню, я крепко закрываю дверь — посторонние звуки приглушаются.

Конечно, я занимаюсь тем, что разливаю чай. Внутри, правда, меня всю колотит.

— Я рад видеть тебя, — Баргер всегда скуп на эмоции, но сейчас что-то сподвигло его открыться. — Повод, к сожалению, хреновый.

— Я тоже вам рада. Спасибо, что приехали.

— Ты ненадолго?

Я некоторое время смотрю в его темные глаза, затем молча ставлю на стол чашки. Неужели он не знает чем закончилась истории с этой несносной практикой у Такера?

— Что-то не так? — настороженно спрашивает Баргер.

— Я уволилась.

— Что?

— Уволилась, — повторяю и почему-то нервно смеюсь. — Ничего страшного, от меня не убудет, а ваш брат, вообще, счастлив. Вам сколько сахара?

— Господи, Лимма, — Баргер смотрит на меня так, как я вчера смотрела на Дейну — будто на чокнутую, — вы с ним не поладили?