Анастасия Туманова - Невеста Обалуайе

– Хотите? С маконьей, вы правы, пора завязывать, а просто закурить – всегда полезно!

– Кто вы такой? – хрипло повторил Мануэл. – Как вы могли узнать? Как вы… Чего вы хотите от меня? Денег? Протекции? Чего?!.

Парень неторопливо закурил, выпустил облако дыма. Едва удерживаясь от истерики, Мануэл смотрел в его некрасивое, большеротое, добродушное лицо.

– Мне от вас ничего не нужно, – наконец, лениво выговорил гость, гася сигарету о подошву разбитого шлёпанца и засовывая окурок за ухо. – Я здесь для того, чтобы исправить одну несправедливость. Согласитесь, сеу Мануэл, нечестно запрещать выставку только потому, что вас немного полили водичкой? И разве порядочные люди так обращаются с женщинами?

– Что? – В первую минуту Алмейда не поверил собственным ушам. Затем нервно, отрывисто рассмеялся. – Так вы… ты… Тебя наняла эта идиотка Каррейра? Чёрт возьми, мне и в голову не могло прийти, что… – Он осёкся, потому что в руках парня с резким щелчком раскрылся нож. Как заворожённый, Мануэл уставился на короткое, с синеватым блеском лезвие. Он мог бы поклясться, что парень не тянулся за ним в карман. Он вообще ничего не делал! Не убирал рук со стола!

– Сеу Мануэл, мы ведь с вами приличные люди, – проникновенно сказал незнакомец, вертя нож в пальцах. – Несправедливости быть не должно! Вам не нравятся картинки моей Эвиньи?

– Они… очень профессиональны, не спорю… У сеньориты Каррейра есть чувство цвета… и композиции… Её палитра всегда неожиданна… Но…

– Ну вот, сами же видите! Я ничего не смыслю во всём этом, но знающие люди говорят, что Эва – настоящий мастер! Зачем же было так некрасиво поступать? Нет, выставку отменять незачем. Вы согласны?

Трусом Мануэл Алмейда всё же не был.

– Вы мне угрожаете? Хочу напомнить, что я – хозяин «Армадиллу», и никто, кроме меня, не решит, что выставлять, а что не выставлять в моей галерее! И если сеньорита Каррейра считает…

– Ну, разумеется, разумеется, – мягко перебил его гость, поднимаясь из кресла. – Остаётся надеяться, что и своим снам вы тоже хозяин. Что ж, я уверен: вы сделали для меня всё, что могли! Всего хорошего, сеу Мануэл!

– Постойте! – завопил Алмейда, чувствуя, как ледяная волна заливает живот. – Постойте!

Парень, казалось, только этого и ждал. Метнувшись от дверей, он вскочил на стол перед Мануэлом, и глаза его приблизились. И в этих глазах Мануэл увидел расколотое зеркало, тьму и чудовищный лунный свет.

– Не беспокойтесь, сеу Мануэл, сегодня ночью вы будете спать спокойно. И завтра тоже. Я всё понимаю: вам нужно прийти в себя. Но если выставка Эвы Каррейра не откроется через два дня – вам снова станет весело по ночам! Эшу никого не просит дважды.

– Хорошо… Хорошо. Я согласен… да. Подготовка к выставке начнётся уже сегодня… Я… должен позвонить Эве?

– Было бы неплохо, – одобрил парень, легко спрыгивая со стола. – Да – упаси вас бог сказать ей, что я тут был! И про сны тоже ничего не рассказывайте. Ну подумайте сами – кто вам поверит?.. Ни фига себе, какие у вас тут зверюги! А зубищи-то!

– Но… кто же вы такой? – в который раз беспомощно спросил Мануэл, глядя на то, как парень с увлечением тычет пальцем в стекло огромного аквариума, за которым плавали две пираньи. – Откуда вы… Как вы смогли… Где гарантии, что мои кошмары… Что они не вернутся?!

Парень, отвернувшись от аквариума, уставился на Мануэла… и вдруг расхохотался – громко, весело и заразительно, как ребёнок.

– Гарантии, сеу Мануэл? Бросьте! Что можно гарантировать в этой нашей жизни? Просто не сердите ориша. И не ссорьтесь с Эшу. И всё будет хорошо!

Дверь захлопнулась. Мануэл Алмейда, весь в поту, без сил откинулся на спинку кресла. Из коридора снова послышался весёлый смех – и всё стихло.

Над цветущими кустами у дома старого Осаина вились светлячки. Белые цветы гибискуса, казалось, слабо светятся в вечерних сумерках. Здесь всегда обитало множество вагалуми, но в этот вечер они словно сошли с ума и плясали над гибискусом целым сонмом, озаряя листья и цветы трепетным зеленоватым сиянием.

«И откуда их столько взялось? – думал Рокки, сидя на крыльце и разматывая бинты на левой ноге. – Неужели это потому, что исчезли птицы? Так, глядишь, нас тут съедят насекомые…»

Из дома доносился слабый звон посуды и шипение дендэ: отец жарил маниоку на ужин. Невнятно бормотал древний телевизор: передавали футбольный матч из Сан-Паулу. Освещённую площадку перед крыльцом торжественно переползала серая черепаха. За ней, двигаясь по прямой, как заводной автомобильчик, появился броненосец-татубола. Замер на миг, почуяв человека, приготовился было свернуться в клубок, – но Рокки не шевелился, и татубола, помедлив, отправился по своим ночным делам. Со стороны фермы доны Энграсии донёсся чей-то смех, весёлый, поддразнивающий разговор: кажется, туда снова съехалась семья.

Глубокие раны, оставленные две недели назад топором Ийами, уже затянулись. Рокки даже думал о том, чтобы не перевязывать их больше. Некоторые вещи на воздухе заживают лучше и быстрей… На ступеньке крыльца стояла жестяная миска с густой, терпко пахнущей мазью, которую отец всё утро варил на кухне. Рокки, морщась, начал смазывать рубцы. В первый миг ногу пронизывала страшная, до темноты в глазах, боль – но вскоре она затихала, а через минуту проходила совсем. «А отец ещё в силе, надо же! Глядишь, и впрямь скоро всё заживёт…»

Скрипнула калитка. Послышались шаги. Рокки поднял голову. По дорожке к дому медленно, то и дело останавливаясь, шла Оба. К груди она прижимала две кастрюли, обвязанные полотенцами. Рокки отставил в сторону миску. Хотел было подняться, но ноги немедленно отозвались острой болью.

– Доброй ночи… дон Рокки, – запнувшись, поприветствовала его Оба. – Не вставайте, ради бога! Прошу простить, что я так поздно… Мясо всё никак не доходило! Я принесла вам фейжоаду. И акараже с креветками. По-моему, получилось неплохо.

– Спасибо. Я слышал, как ваши подъезжали. Снова макумба?

– Нет. Просто завтра день рождения доны Жанаины. Приедет много гостей, и мы прибыли заранее, чтобы успеть всё приготовить. Вы ведь придёте к нам, дон Рокки? Дона Жанаина непременно заглянет к вам сама, чтобы пригласить…

– Передай ей, чтобы не трудилась. Я очень ей благодарен, но… – Рокки помолчал, пытаясь подобрать слова. – Я отвык от шума. И от людей. И никогда не любил… всего этого.

– Я… понимаю, да. Думаю, дона Жанаина поймёт тоже.

В темноте повисло неловкое молчание. Оба поставила свои кастрюли на перевёрнутый ящик у крыльца, отогнала светлячка, усевшегося ей на волосы. Рокки внимательно наблюдал за молодой женщиной, отодвинувшись от лунного света в тень. В кухне прекратился звон посуды, почти смолк телевизор. Рокки усмехнулся – и только сейчас заметил у калитки огромную фигуру, почти слившуюся с зарослями гибискуса.