Анастасия Туманова - Невеста Обалуайе

Выключив телефон, Эва в задумчивости опустилась на крыльцо веранды. Никто не обращал на неё внимания. И двор, и дом были полны народу. Музыкальная колонка гремела самбой на весь лес: возле старых качелей танцевали дети. На утоптанной площадке за домом ныл беримбау и летали полуобнажённые фигуры: Йанса собрала роду. Машины и мотоциклы продолжали подъезжать: казалось, полгорода прибыло сюда, на старую ферму, отмечать день рождения Жанаины. Под питангейрами стоял огромный стол. Женщины носились из дома на улицу с посудой, бутылками, закусками и салфетками, а из кухни, как капитан из рубки, громогласно распоряжалась Оба:

– Болиньос уже можно подавать! И салаты! И шиншин! И акараже! Ватапа готова, Габи, забери её! Эшу! Эшу! Да что же это за проклятье? Отойди от бригадейрос, это же для детей! Святая Дева, он уже половину съел! Дона Жанаина, что, по-вашему, лучше подать сначала – мокеку, сарапател или фейжоаду?

– Всё сразу, дочь моя! Всё равно съедят за три минуты! Ошосси! Как там шурраско? Может, лучше я это сделаю?

– Женщины, вас нельзя подпускать к мясу… – бурчал Ошосси, который стоял под манговым деревом и внимательно следил за говяжьими рёбрышками, жарящимися на углях. – Вы только испортите всё! Обинья, успокойся, уже почти готово! Йанса, любовь моя, что ты так вопишь? В чём дело?

– Поди сюда немедленно, Охотник! Тут полковник не хочет со мной играть! Говорит, что всё позабыл и только зря опозорится…

– Позабыл он, как же… Детка, но я же тоже не могу! Если я спалю мясо, Оба меня убьёт! Пусть Шанго поднимет задницу!

– Ничего он не поднимет! Они с Ошун час назад закрылись наверху и…

– Поня-а-атно… Эй, кто-нибудь! Эшу! Марэ! Огун! Разорваться мне тут?! Мясо уже почти готово, отворачиваться нельзя!

– Иди, я пригляжу. – Огун неторопливо подошёл к углям и, прихлёбывая пиво из банки, ответственно уставился на покрытые румяной корочкой, сочащиеся коричневым соком говяжьи рёбрышки. Ошосси унёсся к капоэйристам, и через мгновение над воротами замелькали два вихря: лохматых дредов и унизанных терере косичек.

На веранде тоже негде было повернуться. Дона Кармела и ещё несколько таких же солидных, одетых в белые платья сеньор пили за столом кофе из крошечных чашечек. На перилах висели и смеялись дети. Кто-то лежащий в гамаке с упоением дымил сигаретой: дым поднимался клубами. У ступеней крыльца на перевёрнутом ящике сидел Обалу. Рядом на траве валялись его костыли. Эва улыбнулась, подумав о том, что брат нарочно выбрал это место: каждые две минуты мимо него проносилась Габриэла. Вот и сейчас подруга появилась из кухни с тарелкой акараже. Пробегая мимо Обалу, она на лету сунула ему пончик, улыбнулась, отбросила с лица волосы и помчалась дальше. Обалу сунул в рот тёплый акараже, чертыхнулся, уронив в траву одну креветку. На его некрасивом лице застыла недоверчивая, смятенная улыбка. Глаза не отрываясь следили за тонкой фигуркой Габриэлы. «Что из этого получится? Чем это закончится? – в который раз подумала Эва. – Мне страшно до сих пор. А им… похоже, всё равно.»

– Ну и слава богу, – сказал за её спиной голос Марэ. Брат подошёл, на ходу откусывая пирожок с жоябадой. – Хуже, чем было, всё равно не окажется, правда?

– Ты всё-таки лазишь в моё ори? – задумчиво спросила Эва.

– Ничего подобного! – обиженно отозвался Марэ. – Ты никогда не думала, что мы иногда просто мыслим одинаково? Я ведь всё-таки твой брат.

– Моих братьев здесь полон двор!

– Но кровных по отцу и матери – один я, как недавно выяснилось, – улыбнулся Марэ. – С кем ты сейчас разговаривала?

– С Мануэлом Алмейда. Представляешь, моя выставка открывается завтра!

– Это же замечательно, Эвинья! – обрадовался Марэ. – Ты уже заказала билет на самолёт? Нет? Вот и не надо: я закажу сам и полечу с тобой!

– Но… как же так? Марэ, я ничего не понимаю! Я была уверена, что выставки вообще не будет! Я же тогда чуть не убила Мануэла своей кешадой! И сказала ему много чего… нехорошего. И тот потоп… И Габриэлу от него увезла тоже я, и…

– Значит, Алмейда всё же оказался здравомыслящим человеком. – Марэ говорил невнятно из-за засунутого целиком в рот пирожка. – Видишь ли, если то, что я про него слышал, – правда, то бизнесмен он гораздо лучший, чем художник. Если он чует выгоду – все личные чувства и предпочтения будут засунуты очень глубоко.

– Но…

– Поверь, на тебе Алмейда заработает немало. Так что в его интересах забыть и про ту кешаду, и про потоп. И даже про Габриэлу!

– Ты имеешь какое-то отношение к этому? – в упор спросила Эва.

Марэ недоумённо улыбнулся.

– Конечно же, нет! Я едва знаком с Алмейда! И в Рио выставлялся всего дважды… – Он помолчал, машинально отгоняя от себя сигаретный дым, плывущий из гамака. Осторожно спросил:

– Мне показалось, или Эшу в самом деле избегает тебя?

Эва только вздохнула.

Всю минувшую неделю она и Марэ провели на ферме бабушки. После болезненного процесса отделения аше Эва была совсем слаба. Страшно горел и саднил рубец на груди. Кружилась, словно после тяжёлой кровопотери, голова. Невозможно было ничего съесть: тут же подступали позывы рвоты. По ночам приходили чудовищные сны. Брат не отходил от неё. Раз за разом радужная сверкающая аше Марэ вливалась в сердце и голову Эвы, наполняя их силой. Каждый день приходил дон Осаин, приносил травяные отвары, обеспокоенно бурчал о том, что, может быть, и незачем было Ошала так мучить девочку… Однажды ночью появилась бабушка Энграсия и, отослав Марэ спать, сидела до утра у изголовья внучки, гладя её влажные от пота волосы и вполголоса рассказывая старую историю про ориша Эуа, которой не нужны были женихи, потому что она любила рисовать. А наутро неожиданно пришёл Ироко. Сначала он долго смотрел на едва живую от слабости девушку. Затем сел на пол у кровати и положил свою огромную ладонь на голову Эвы. Через минуту поднялся и спокойно объяснил:

«Я забрал её сны. Все они сегодня будут сниться мне.»

«Эва видит кошмары!» – встревоженно предупредил Марэ. Рокки усмехнулся и ушёл.

Эва проспала крепко и без сновидений целую ночь. И проснулась на рассвете, когда колибри подняли привычный писк у поилки, а тень мангового дерева едва отпечаталась на подоконнике. Грудь больше не болела. Ещё слегка кружилась голова. Но в сердце было тихо и спокойно. Увидев спящего в кресле Марэ, Эва улыбнулась и осторожно, на цыпочках выбралась из спальни. Сварила и выпила кофе в солнечной тишине кухни, вышла на веранду, взяла в руки блокнот и карандаш, села на влажную от росы ступеньку – и забыла обо всём на свете. Она даже не заметила, как пришёл дон Осаин с очередной настойкой в банке из-под фасоли, как старик, покачивая головой, несколько минут наблюдал за сосредоточенно работающей девушкой, как уверенно вылил свой отвар под корни питангейр и тихонько ушёл, улыбаясь.