Анастасия Туманова - Жёны Шанго

– Кроме вас, полковник, с Нана никто не справится, – сквозь зубы выговорила Йанса, роняя голову на кулаки. – Только Огуна она боится… Возьмите это дело под свой контроль. И я впущу вас к эгунам.

Огун внимательно посмотрел на неё. Кивнул – и жестом попросил ещё кашасы.

Под утро, в умирающих сумерках, когда розовая луна уже бледнела над холмами, чёрный джип, ворча, прополз по пустой улице мимо голубой церкви и аккуратно запарковался у ресторанчика «Тихая вода». Заведение давно опустело, жалюзи на окнах были опущены, но Оба сидела на табуретке у входа, кутаясь, как в накидку, в старое пляжное парео. Увидев джип, она встала. Отложив парео, следила за тем, как Огун выбирается из-за руля, обходит машину и осторожно поднимает с заднего сиденья бесчувственную Йанса. Держа мулатку на руках, он повернулся к Оба и доложил:

– Мы с сержантом немного посидели в баре и… вот.

– Немного?.. – пробормотала Оба, широко открывая дверь. – Смотри не урони её! Неси в спальню.

Огун со своей ношей прошёл в дом. Его слегка покачивало, но он без помех донёс Йанса до спальни и бережно выгрузил её на кровать.

– Ей просто нужно выспаться. И всё пройдёт.

Оба, вздыхая, водрузила на подоконник огромную бутыль воды, банку лаймового сока, три жестянки пива и таблетки. Вытащила из шкафа плед и осторожно прикрыла Йанса. Подумав, принесла красное пластиковое ведро и поставила его у изголовья.

Огун, стоя в дверях и почти касаясь головой притолоки, одобрительно наблюдал за её действиями.

– Сержант никогда не плачет, – негромко сказал он, глядя на то, как Оба опускает жалюзи и комната погружается в полумрак. – По крайней мере, я не видел. Наверное, это вредно… для женщины?

– Это и для мужчины вредно. Идём. Завтра я пригляжу за ней. – Оба уже спускалась по лестнице. – Слава богу, туристы появятся только к вечеру…

Они стояли на пороге дома, глядя на пустую улицу, на силуэт церкви в уже наливающемся голубизной небе, по которому бесшумно чертили чайки. Со стороны моря прилетел сырой ветер. Со старого мангового дерева мягко упали один за другим два плода. Черепичные крыши города Всех Святых тронул рассвет.

– Почему ты не переведёшься в Баию? – тихо спросила Оба, прижимаясь к широкой и жёсткой, как бетонная плита, груди Огуна. – При тебе всегда всё спокойно. Всегда и всё.

– В Баию? – невесело усмехнулся он. – Гонять по холмам банду собственного брата?

Оба молча вздохнула. Тяжёлая рука легла на её плечи.

– Малышка… Ты же всё понимаешь. Что я могу сделать?

– Обними меня. Просто обними… пока ты ещё здесь.

Эва проснулась на рассвете с чётким ощущением того, что на ней лежит рельсовый каток. Пошевелиться было невозможно. Ныла каждая косточка. Голова разламывалась, в глазах плавал туман. Пахло кошмарным перегаром, сигаретами, прелой землёй и почему-то мокрой собачьей шерстью. Осознав, что долго она так не протянет, Эва с огромным усилием разлепила глаза.

Она лежала на спине поперёк бабушкиной кровати, с подушкой под поясницей. В бок больно впивалась пустая пачка из-под сигарет. На плече у Эвы, почти расплющив ключицу и часть рёбер, покоилась тяжеленная, как чугунная гиря, голова Шанго. На животе лежала голова Эшу. В колени уткнулся Ошосси, и именно от его непросохших дред отчаянно воняло псиной. Все трое храпели, как першероны. Кровать тряслась. С подоконника на Эву заинтересованно смотрел юный туканчик с огромным жёлтым клювом.

– Мне конец, – сдавленно сообщила ему Эва. Птенец сочувственно мигнул, кулём завалился набок, увлекаемый собственным клювом, негодующе вскочил на лапы и по плети плюща ловко полез на крышу.

Освобождение заняло довольно долгое время. Труднее всего Эве оказалось спихнуть с груди голову Шанго: это было всё равно что толкать полуторатонный грузовик. Подождав, пока перед глазами перестанут плавать прозрачные мушки, Эва как можно осторожнее избавилась от Эшу – и сразу стало легче дышать. Переложить на подушку голову Ошосси и вовсе оказалось пустяком.

Эшу мгновенно разметался по кровати морской звездой, чуть не сбросив на пол старшего брата. Шанго недовольно заворчал во сне, ткнул кулаком, попав в Ошосси; тот, не открывая глаз, отбрыкнулся пяткой, – и спальню опять заполнил безмятежный тройной храп.

Судорожно цепляясь за перила, Эва поплелась вниз. Плохо было так, что она всерьёз боялась упасть в обморок и пересчитать головой все ступеньки. Знакомая лестница дрожала и качалась под ногами. Каким-то чудом Эва дотащила себя до кухни. И у неё уже не было сил удивиться, когда она увидела сидящую за столом Ошун.

Та была в своём обычном жёлтом платье – почему-то мокром насквозь, хотя стояло солнечное утро и о вчерашнем дожде напоминали только искрящиеся капли на листьях деревьев. Волосы Ошун, небрежно закрученные в узел, тоже были мокрыми, в них запутались веточки и листья. На груди её блестело перламутровое ожерелье – радуга в пастях змей.

– Привет, – пробормотала Эва. Ошун взглянула на неё – и прыжком вскочила из-за стола.

– Что стряслось? Эвинья? Ты с ума сошла? Куда ушла вся твоя аше, что ты с ней сделала? Они что – все разом к тебе присосались?!

Эва, не ответив, рухнула на стул и уронила голову на столешницу. Бормоча проклятия в адрес бесстыжих живодёров и эгоистов, которым не жаль даже собственной сестры, Ошун обежала стол и схватила руки подруги.

– Сейчас! Моя тебе подойдёт в самый раз, бери! Ну, бери же, радость моя, напрягись немного, откройся! И пойдёт само! Эвинья, прошу тебя, давай! А потом я переубиваю их всех!!!

Горячий, как полуденное солнце, золотой шар ворвался в грудь Эвы – и мгновенно разлился по крови. Ошун, напряжённо сдвинув брови и закусив губу, волну за волной отдавала свою сверкающе-жёлтую, бурлящую и сладкую, как шампанское, аше. Эва чувствовала, как с неё сваливается чугунная тяжесть, как легче становится дышать, как утихает ноющая боль в суставах… Через несколько минут она глубоко вздохнула всей грудью, улыбнулась, откинула с лица волосы и хрипло сказала:

– Спасибо, Ошунинья.

– Никогда больше так не делай! – плюхаясь на стул, сердито отозвалась подруга. – Слышишь – никогда! Парни что – сошли с ума? Или напились до чертей? Вдвоём они запросто могли тебя угробить!

– Втроём… – пробормотала Эва, и Ошун схватилась за голову. Когда иссяк поток её ругательств, из которых «сукины дети» и «скоты неблагодарные» были самыми пристойными, Эва шёпотом вступилась за братьев:

– Может быть, они не знали?

– Не знали? – заголосила Ошун. – Не знали?! Всё они знали! Просто когда ещё удастся вот так! У-у, пиявки, воспользовались, что ты набитая дура… Такая аше, как у тебя, – самое лучшее, что может быть! Никакой маконьи не надо и никакого секса! Улетаешь в кайф и чувствуешь себя безгрешным ангелом! Но ведь надо же и совесть иметь! А эти кровососы в жизни ни о ком, кроме себя, не думали! И ты их ещё будешь покрывать?! Вот я, ей-богу, найду Огуна и всё ему…