Саша Ино - Огонь Черных лилий

— Но мы ими не афишируем! — раздался голос нового фигуранта, и в кабинете появился Император. Он выглядел умиротворенно, блестя аккуратно уложенными каштановыми волосами.

— Ну, да, — кивнул Опиум, — Феникс. Он был таким…искренним. Поэтому его либо обожали, либо ненавидели.

— Я его не ненавидел, — встрял Цербер, уловивший нотки обвинений в свой адрес, — У нас были споры, но я всегда его уважал. Ровнялся на него и его страсть к революции. Я даже завидовал его бесстрашию и тяге к перманентному бунту. К сожалению, его плюсы на поле боя превратились в минусы в мирной жизни. Я смог заняться рациональной деятельностью, а он нет… Жаль.

Игла закатил глаза.

— Ну, не знаю, — произнес он, — Я в нем ничего особенного не видел.

— Потому что ты дурак, — буркнул Опиум.

— А оскорбления нынче у нас нормальная форма общения между членами совета Пяти? — с вызовом встрял Император.

— Тихо, — скомандовал Цербер, — У нас сейчас нет времени для пререканий.

— Начнем совещание? — предложил Игла.

— Ты забыл о Ясмине, — напомнил Цербер.

— Давайте без него, он может и не появиться вовсе, учитывая…

— И его галлограф не отвечает, — перебив, согласился Император.

Цербер нервно скривил губы.

Но, именно в тот самый момент, несмотря на всеобщий скептицизм, пришел Ясмин.

Он был в своей белой форме, уже не стиранной несколько дней. На ней оставались багровые пятна крови, а на рукаве виднелась полоска растертого пепла. Бледное лицо Ясмина ничего не выражало, его растрепанные серебряные волосы, хаотично спадали вниз, подчеркивая общую потерянность фигуры главнокомандующего.

— Ясмин, ты… — Опиум попытался вскочить.

Но Ясмин остановил его рукой и тяжело упал на кресло.

— Кажется, вы собирались совещаться, — своим ледяным тоном произнес главнокомандующий.

— Типа, — удалось выговорить Игле.

Ясмин посмотрел на него бесцветными серыми глазами, как будто что-то усиленно просчитывал, и Игла покрылся испариной, скрывающей неведомый секрет в глубине его души.

— Вот и совещайтесь, а я послушаю, — Ясмин отвел глаза.

Он положил локти на стол и закрыл руками лицо.

Цербер и Опиум обеспокоенно переглянулись, но ничего не ответили, Игла опустил голову, а Император остался совершенно спокойным.

Как же мои вчерашние товарищи испугались моего вида, их лица выражали природный бессознательный испуг. Глупцы. Я смотрел на них сверху вниз. А мой мозг усиленно работал, просчитывая, кто же из них разыграл столь богомерзкую комбинацию. В любом случае, кто бы ни оказался серым кардиналом, я его прощаю. Я сам проворонил стратегию.

Непростительный просчет.

Из-за меня Феникс мертв.

Кофе из его чашки и сигарета с ладаном показали мне, насколько мой мальчик стремился себя разрушить. Кто-то воспользовался его стремлением.

Как бессмысленно.

Его кровь на моей форме начинает источать тлетворный запах. Как хорошо, что я не позволил его телу превратиться в гниль. Я сжег его. Этой ночью моего мальчика не стало ни душей, ни телом.

Холод морга, лица озадаченных врачей…

— Не трогайте его, — говорил мне беззубый рот санитара.

Размечтался.

Винсент мой и только мой, я не позволил дотрагиваться до него острым лезвием скальпеля. На этот раз я успел вовремя.

Винсент лежал такой бледный и одинокий на жестком металле стола штабного морга. Его никто не согревал. Я сдернул белую грубую простыню, обнажая его тело, изрезанное глубокими кратерами от пуль.

Мой мальчик… Ангелы его просто растерзали.

Пустота. Боль хватала за сердце и вытаскивала через глаза талый лед моей души.

Все, что я смог для него сделать — переодеть в форму, которая ему так шла.

Проводя рукой по его белой шее, на которой остались следы от моей страсти, я обещал вернуться за ним. На лице Винсента лежала тень муки и долгожданной свободы, а я ласкал его уже синие губы, его кожу, его заспанную нежность. Мое любимое лицо было мертвым, но я все равно хотел прижимать его к себе.

Я переложил Винсента на конвейер, ведущий в огненные объятия печи крематория. Фениксу — огонь, возврат в родную стихию.

Болезненный прострел всех нервов… Ускользая от меня в языки пламени, Винсент высвободил свою руку, и белоснежная кисть, свесившись с конвейера, повисла в воздухе, зовя меня за собой.

Я так сильно захотел лечь с ним рядом, обнять моего Винсента и сгореть. Но мне опять пришлось оставить его одного.

— Прости, — сказал я, — Я снова тебя покидаю, но я приду, обязательно. А пока у меня есть одно дело.

И я его завершу.

Я поклялся в этом на прахе Винсента, когда развеивал его по ветру под взгляды зевак в нашем любимом ресторане.

Все эти люди… Они были так беззаботны, набивали рты едой, обнажали свои желтые зубы в пластиковых улыбках, а мой Винсент был мертв… Они были недостойны его, они были недостойны жить, когда мой мальчик умер.

Винсент, мне так не хватает твоей лукавой гордости, твоего податливого язычка, твоих глаз и твоей нежности, твоих стонов и твоего голоса. Вспоминаю твой серьезный взгляд, под которым мир вдруг останавливается, и между нами нет преград, вспоминаю твой смех, когда ты смотришь на первые снежинки новой зимы. Закрываю глаза и слышу твое холодное «я тебя ненавижу» и твои благодарные вздохи. Мне не хватает тебя всего…

Теперь только ветер знает, где ты, мой Винсент. Только он хранит частички твоего юного задора, нося его по земле в вечной свободе. Надеюсь, когда придет время, он подхватит и мое тело, соединяя с тобой.

Я снова таю, из глаз катится вода. Но я не плачу, я просто умираю.

«Снеговик тает» — кажется, ты так сказал. И был как обычно прав, ты всегда умел хлестко описывать действительность.

Да, моя снежная пустыня теперь в огне. Ты умер, я убил тебя, но ты забрал меня с собой… Спасибо. Твой огонь прошел языками пламени по моим льдам, и теперь я ощущаю мелодию смерти. Как хорошо… Как хорошо, что скоро мы снова окажемся вместе!

Верю в это, мой мальчик.

— Я собираюсь ввести Эдо в совет, — тихо произнес Цербер, рисуя пальцем на столе зыбкие узоры, — Никто не против?

Все уставились на Ясмина.

Главнокомандующий не отвечал. Его глаза были устремлены сквозь скованное стеклянным пленом окно в холодную пустоту серого неба.

Сегодня был первый день весны.

— А зачем такие меры? — смущенно поинтересовался Игла.

— Я вижу в этом смысл, — отчеканил Цербер.

— Я, в общем-то, особых возражений не имею, — хитро прищурился Опиум, — Если Ясмин не…

— Не возражаю, — металл его голоса упал в пустоту реальности.

Главнокомандующему было абсолютно наплевать на столь мелкие суетливые вопросы, занимавшие его коллег.