Надежда Михайловна - Сороковые... Роковые [СИ]

Но она была глуха к его разговорам, да и любовь всей жизни, Абрамов, скоро должен был уйти в армию, вот и не поехала никуда Стеша.

Утром Леш ушел затемно, пообещав появляться, а Гриня с Василем пошли учиться, первые дни на уроках в классе неизменно присутствовал кто-то из наблюдающих, но Ефимовна вела себя безукоризненно, учила детей писать и считать, читали вслух только книги изданные ещё до революции — нашлись в районной библиотеке сваленные в угол и никому не нужные.

Марья Ефимовна быстро сообразила, что за такие книги немцы ругаться не будут, а детям все польза, и, попросив разрешения у Шомберга, живенько смоталась с Егоршей за книгами. Собрала все, до единой, здраво рассудив, что даже плохонькие сгодятся на подклейку. За ремонт книг посадила самых надежных своих учеников, мало ли кто чего сболтнет, при том же сыне Гущева или Яреминой дочке.

Сын, кстати, истово ненавидел отца, постоянно сбегая из дому к своей глуховатой прабабке, которая доживала свой век одна-одинешенька, и рада была малому. Малой же, утащив со стола пьяных полицаев сало или ещё какую закуску, подкармливал свою старенькую бабульку, и очень переживал, видя отношение к нему сверстников «из-за поганых родителев». Бабулька, видя как малец расстраивается, добрела до Ехвимовны, о чем-то долго с ней говорила, и стала Ефимовна потихоньку подхваливать несчастного пацана, постепенно ребята под её воздействием уже не так зло косились на Кольку.

— Вот ведь как получается, у такого гнилого отца такой чистый парнишка! — вздыхала Ефимовна, — а с другой стороны — папаша все «болел», а и хорошо, ребенок рос в нормальной среде, вот и получился человек хороший.

Постепенно проверяющие перестали постоянно сидеть на уроках, но немцы прислали попа, вести уроки Закона Божия.

Шустренький, шмыгающий вечно простуженным носом, невзрачный мужичишко назвался диаконом Матвеем — голос у этого неказистого мужичка, наоборот, оказался звучным и красивым.

Марья Ефимовна не смогла скрыть удивления, мужичок, усмехаясь, сказал:

— Да, матушка, вот такая шутка природы, зато певали мы в иператорском хору, да!

Мужичок оказался с двойным дном, хитренько поблескивая глазками, он рассказывал детям о жизни Христа, о вере, и как-то незаметно вплетались в его мудрые речи небольшие рассказы о знаменитых былинных витязях, о князьях радеющих за отечество…

Ефимовна испугалась:

— Матвей… э-э-э…

— Ильич, — подсказал диакон.

— Матвей Ильич, Вы играете с огнем, не все дети умеют держать язык за зубами.

— Э, полноте, матушка Ефимовна, легенды и сказки никто не может запретить, я же легенды и сказки народов мира реку, а в них нет никакой политики.

И пришедший на его урок лично Шомберг с каким-то умиротворенным выражением лица слушал в конце непонятного для него урока сказку о Рапунцель. А однажды на уроке он запел церковную молитву… и все замерло вокруг, а его голос, казалось, заполнил все уголки, Ефимовна молча плакала, не замечая, что в дверях стоят и, раскрыв рты, слушают дивное пение диакона несколько старушек и три полицая.

Матвей же, увидев, что слушателей прибавилось, закончил пение словами:

— Многия лета чадам и домочадцам!

И все, про дивное пение Матвея стало известно всей Березовке, а через неделю к Шомбергу пришла делегация стариков и старушек с просьбой открыть их чудом сохранившуюся церквушку, вернее, часть её, бывшую при Советах складом.

Шомберг посоветовался с отцом и сыном Краузе — сообща решили, что вера никому ещё не помешала, а диакону вменено было в обязанности возносить молитвы за победу германского оружия.

Хитрющий Матвей и тут извернулся — стал петь молитвы на старославянском языке, которых знал во множестве, и понять, о чьей победе и какого оружия он поет, было сложно.

Зашел в стылый храм и Леший, пришедший пригласить господ немцев на охоту, постоял, помолился, истово перекрестился на образа — небольшие на писанные на досках иконы, натащили сердобольные старушки, а и кой какая роспись на стенах сохранилась, виден был лик Богородицы, с верхней, закругленной части на прихожан сурово глядел сам Иисус, — и пристально разглядывал служившего службу Матвея.

Тот, не переставая петь молитву «О Здравии» — а все приходящие в первую очередь молились и заказывали обедню о здравии своих родных и близких, — как-то незаметно подмигнул именно Лешему.

Леш постоял еще немного и пошел в комендатуру, а вечером диакон «случайно» забежал к Марье Ефимовне, в этом не было ничего удивительного, все уже привыкли, что Матвей постоянно заходит к «коллеге». Случайно же и поговорили с Лешим, так, ни о чем — про погоду, про виды на урожай, про восходы прибывающего солнца…

Немцы съездили на охоту, даже недоверчивый и постоянно недовольный сынок Карла, пришел в хорошее расположение духа — ещё бы, матёрый кабанище, уже кем-то подраненный как раз вылетел на него, а Фридрих хладнокровно всадил две пули, не двигаясь с места, кабан рухнул в двух шагах от редко улыбающегося немца.

Папаша Карл вопил на весь лес, коллеги тоже поздравляли, подавляя появлявшуюся в глазах зависть. Тут же заставили Лешего освежевать его, пока он с тремя солдатами-охранниками занимался кабаном, хорошо подвыпили под свежезажаренную на углях печенку, и разговоры стали более громкими и безбоязненными, да и кто услышит их в пустом лесу?

А слышали их в пустом лесу прекрасно… лежавшие неподалеку в маскхалатах Михневич и выживший молодой солдатик, которого спас великий их Самуил, напряженно вслушивались в лающую речь. Наконец, хорошо выпившие и разомлевшие немцы начали грузиться в машину, оставив после себя приличный бардак и выделив малую толику мяса Лешему, поехали восвояси.

— Ух, — выдохнул Леш поднявшимся из снега ребятам, — как же мечтаю я вот этими руками шеи посворачивать… завоевателям!

— Успеется, Лавр Ефимович, ещё успеется. Я, похоже, дождался, нужный нам немец скоро появится.

— А теперь бегом, чтобы кровь разогнать, там баньку поди крестник Стешкин приготовил.

— Мало кто знал, что у Леша была запасная «лежка», основательно сделанная и тщательно замаскированная. Вот там-то и выхаживал он своих раненых, там же имелась и банька, замаскированная большой кучей валежника. Мужики припустили бегом, а Леш, бурча и плюясь, наводил порядок на истоптанной поляне, не опасаясь, что кто-то увидит следы его ребятишек, немцы знатно натоптали, да и небушко хмурилось, обещая знатный и затяжной снегопад.

И снегопад не подвел — снег валил и валил, и, казалось, все погребено под этим большим слоем снега. И нет никакой войны, одна безмолвная белая пустыня вокруг. Немцам же снегопад прибавил головной боли, машины вязли в снегу, расчищенные колеи через час засыпало вновь, и многие машины, занесенные по стекла кабин, едва торчали из снега. Немцы набивались в дома, даже в ветхой избушке Гущевской бабульки остановились немцы. Два пожилых и один совсем юный ввалились с громким топотом, молодой начал было орать и замахнулся на бабку, но тут же умолк, получив затрещину от пожилого. — Гроссмутти, нихт боятс, дойче зольдатн нихт ершиссен.