Надежда Михайловна - Сороковые... Роковые [СИ]

Новый год даже немцы встретили уныло, такому настроению способствовали непрекращающиеся морозы. Ефимовна, Стеша и ребятишки сидели при свете лучины пригорюнившись и про себя истово желали и молили, чтобы скорее вернулись наши, а у Гриньки щипало в носу, он боялся разреветься, так нестерпимо хотелось оказаться возле батьки и услышать его глуховатый голос: «Ну, сынок, как дела?»

— Батька, батька, чаго ты поделывашь, жив ли?

Батька же в это время полз по заснеженному полю, проведя со своими разведчиками успешный захват пленного, и гнал от себя мысли о семье, надо было незаметно переползти линию фронта, а там, в землянке, можно будет и подумать и мысленно обнять своих дорогих. Стукнули в дверь, потом торопливо забарабанили, Стеша взяв полено пошла в сенцы. — Кого несёт?

— Стьеша, дизе ихь, Ганс!

— Чаго тебя черти носять?

— Ихь бин, новой яаре, нови год, Ганс прьишель, — он воровато оглянулся и достал из кармана шинели консервную банку, а из другого какую-то коробочку.

— Ихь бин найн фашистн, ихь бин арбайтер!

— Все вы рабочие, как под жопой припекло, — проворчала Стеша.

— Найн, ты, Стьеша, менья швистер, сестьра.

— Братец нашелся какой, родствееничек!

— Йя, йя, Ганс брудер, карош! Киндер ессен слядко, Ганс идти! С новьи год, фрау! — поздравил он Ефимовну, вытащив теперь уже из-за пазухи круг колбасы, — Ганс карош, нихт плокой!

Подмигнув ребятишкам, осторожно высунулся, посмотрел, нет ли кого на улице, и шустро убежал.

— Ну, что, ребятишки, вот и у нас Новьи год, — передразнила Ефимовна, — давайте уже попробуем немецкого угощенья.

Мальчишки смаковали кусочки колбасы, растягивая удовольствие, Стеша с Ефимовной попробовав немного, подкладывали ребятам остальную колбасу.

— Надо будет сжечь все обертки. Не дай Бог, какая сволочь заявится! — вздохнула Стеша. — Да и пора на боковую, завтра-то на работу.

Утром ежившиеся, в плохоньких, продуваемых завывавшим ветром, пальтишках и телогрейках, деревенские, едва плетясь, потянулись в имение. Там их встретил господин Краузе: — По случаю нового, 1942 года, в обед будет праздничное угощение, а теперь арбайтен.

Стеша и Марфа суетились, стараясь успеть приготовить праздничный обед на который расщедрился старший Краузе. Вошли два худющих пленных солдатика.

— Нам велели помочь вам!

— Бедолаги, чем же вы поможете? Под котлом и помрете, садитесь, вон, картошку чистите!

Доходяги чистили картошку, а один, послабее, постоянно клевал носом:

— Сынок, ты сядь-ка спиной к двери, ежли какая… зайдеть, энтот вот пошустрее, толкнеть тебя, подреми, милай!

— Разморило его возле печки, — извиняясь сказал второй.

— Как вас, сынки, звать?

— Я — Всеволод, а он — Евгений.

— Вы откуль будете родом?

— Москвичи мы, студенты-добровольцы.

— Эх, сынки-сынки! Доля вам какая выпала, — жалостливо вздохнула Марфа.

— Извините, а Вас как называть?

— Я — Марфа, она — Стеша.

— Знаете, здесь ещё ничего, вот в лагере было намного хуже, там люди мрут как мухи, — Сева передернулся, — тут хоть баланды на всех хватает, да и посытнее она. Я смотрю, это вы её варите?

— Да, сынок.

— Спасибо Вам большое, что не даете нам с голоду сдохнуть. Только, — он оглянулся по сторонам и шепотом сказал, — не все у нас… есть и подлюки, осторожнее с ними, скажите всем вашим, чтобы поменьше говорили с Витюком и Рощиным, выслуживаются они, стараются, чтобы Краузе их заметил, и продадут не за понюх!

— Это которые? — насторожилась Стеша.

— А воду они постоянно возят на кляче, — в коридоре затопали, Сева толкнул задремавшего, тот встрепенулся и начал чистить картошку.

— Хозяюшки, принимайте водичку, — ласково пропел низенький, какой-то весь квадратный, заросший мужик с бегающими глазками. — А вы чего здеся?

— В помощь прислали! — буркнул Сева.

— Ну старайтеся! Вы, хозяюшки, их гоняйте, не стесняйтеся. Ишь, скубенты, доходяги.

— А ты кто такой, штоба мне указывать? — уперев руки в боки, Марфа пошла на мужика, — я без твоих соплей обойдуся. Вона, воду постоянно мутную привозитя. Отравить хотитя всех? Чай, не с реки, а из заброшенного колодезя таскаете, што ближе наполовину, чем речка. А? Диверсию задумали? — Марфа всегда была голосистая, сейчас же она вошла во вкус и шумела с удовольствием, думая про себя: — Ах, ты ж гад, детишков гнобить уздумал?

— Што ты, хозяюшка, што ты, — пугливо оглядываясь на открытую дверь, залопотал заросший, — не было такого!

— А то я, всю жисть здеся прожившая, не определю откуль вода?

— Что за шум? — В проеме нарисовался недавно упомянутый, сынок Краузе. — Да, вот, воду мутную стали возить, наверное не с реки, а из Ганина колодца. А тама аккурат в начале войны, собаку дохлую детки нашли.

— Курт! — позвал Краузе, — комм цу мир! Курт, громадный беловолосый детина, постоянно сопровождавший Краузе и наводящий ужас своим видом на деревенских детишек, тут же появился.

Краузе пролаял что-то, и Курт, уцепив возчика за шиворот, потащил его из кухни.

Фридрих посмотрел на замерших студентов: — Воду возить будете вы. Скажу старост барак, даст одежду, и смотрите у меня, будет малейший жалоба — ершиссен! — Прошел к плите, поднял крышку, понюхал булькающее варево. — Гут! Балует вас герр Краузе!

Повернулся и вышел.

Марфа перевела дух: — Ушел, аспид, чистая гадюка вырос, вот Пауль-Пашка не таким был! — Может, по малолетству? — спросила тихонько Стеша, — поди, щас такая же…?

— Марфа, — тоже тихонько сказал Сева, — вы же нам так помогли, весь барак будет вас благодарить!!

Январь подходил к концу, прибавился день, немного ослабели морозы и в Березовку заявились один за другим Шлепень и Леший. Шлепень, весь какой-то дерганный, с бегающими глазками, в кожухе явно с чужого плеча с повязкой полицая на рукаве, был разочарован и разозлен, что его приезд никто не заметил.

— Похоже, ешче одна гнида завялася у Бярёзовке, мёдом што-ли намазано? — дед Ефим опять сильно плевался, глядя из-за занавески, — от ведь напасть какая! И энтот к Никодиму побягить, бяядаа!

Так и вышло. Шлепень, доложившись Шомбергу и Бунчуку, тут же рванул в Крутовскую избу: — Есть хто у хате?

— Есть! — выглянула из печного закутка Ефимовна.

— О, Ефимовна. А чаго это ты… Вы здесь?

— Живу я здесь, — сухо ответила Ефимовна.

— А где жа усе Крутовы?

— Усех Крутовых — два мальца осталось, вон, сидят, уроки делают!

— А остальные? — подрастерялся Слепень.

— Остальных нету. Никодим пропал, Глафиру немец с самолёта убил, Родиона ещё в июне в армию взяли… Что, тоже мстить малым деткам собрался? Один, вон, после гибели на его глазах мамки, вовсе не говорит, — разозлилась Марья Ефимовна. — Ладно Бунчук, тот Никодима ненавидит, и если бы не Краузе старший, давно бы пацанов извел, тебе-то чаго надо?