Ольга Кирсанова - Венера из Антальи

Следовало поднять девушке настроение:

— С этой маршевой песней отлично ходить на дальние расстояния. Однажды, когда я напился с друзьями, мы шли пешком по ночной Москве. Денег на такси, как и сейчас, у нас не было. Пели эту колониальную песню. А за нами следом двигалась милиция. Нас забрали, лишь только мы пропели именно эти слова: «здесь я забыл, как зовут родную мать». Объяснения, что это Киплинг, не помогли, и мне на службу в архив прислали бумагу, будто бы я ругался на улице матом.

— Ты еще и алкоголик… Я сейчас и в самом деле начну ругаться матом.

И я поверил. От самоуверенной красотки, с которой я покинул отель в Сиде, не осталось и следа. Рядом со мной плелось изможденное, но все же очень милое создание, нуждавшееся в крепком мужском плече.

Я с сожалением констатировал, естественно, не вслух, что даже если мы доберемся до ее Кучкудума и в номере окажется настоящая кровать-сексодром, то с занятием любовью придется подождать до следующего дня. Это только в кино герои занимаются сексом после переходов через безводную пустыню и костедробительных драк.

— Пить хочу… — захныкала Юля.

Я обхватил свою спутницу и почувствовал себя солдатом, выносящим раненого с поля боя. Подобные переживания сближают.

— Ник… — вырвалось хриплое у Юли, — это мираж?

Она отстранилась от меня и, уже окончательно забыв о подиумной походке, заковыляла на шпильках к кювету. В сумерках оттуда поблескивал гроб. Скорее всего именно в этом месте пугливый водитель-турок решил избавиться от страшного груза и сбросил его прямо из кузова.

— Наш гроб. — Юля присела на корточки и с умилением погладила полированную крышку.

В этом «наш» было что-то очень трогательное. С третьей попытки мы выволокли гроб на обочину и присели на него. Мимо изредка проносились машины, и водители испуганно шарахались на встречную полосу от нашей странной парочки. Желающих остановиться не находилось. Да я бы и сам не остановился! Оптимизм, появившийся после находки в кювете, таял так же быстро, как и дневной свет.

— Картинка называется «Восставшие из ада» или, если тебе больше нравится «Иногда они возвращаются».

— Нам суждено сидеть здесь вечно, — вздохнула Юля, — без денег, без еды и питья. Нет — это «От заката до рассвета». Прилечь бы…

— В гроб? В ящик сыграть решила?

— Куда угодно. Я «мертвая». Неужели непонятно?

— Слушай, безвыходных ситуаций не бывает. Глупо ночевать на шоссе, когда в двух приморских городках нас ждут гостиничные номера.

— С полным пансионом. Конечно, глупо. Но с гробом у нас нет никаких шансов остановить машину. Разве что полиция нами заинтересуется. — В голосе Кругловой сквозило полное отчаяние.

— Не знаю, в каком университете ты училась…

— В МГУ, — машинально подсказала Юля.

— Разыграем классический студенческий трюк. Я спрячусь в кустах с гробом, а ты остановишь машину.

— Думаешь, кто-то на меня сейчас «клюнет»? Я не в лучшем виде, — Кругловой нельзя было отказать в самокритичности.

— Сейчас сумерки, — безжалостно напомнил я, — и местность сельская. Не на Тверской.

Юля тяжело поднялась, одернула платье. Я не стал говорить, что для достижения цели стоит слегка приподнять подол, все же я воспринимал ее уже как свою девушку.

— Лучше всего просто попроси телефонную трубку и позвони своему турку, пусть присылает машину за этим чертовым гробом.

— Ага. — Круглова встала на обочине и вяло подняла руку с оттопыренным большим пальцем.

Я потащил гроб в кусты. Захрустело, в меня впились жесткие южные колючки, камень предательски зашатался под ногой. Я потерял равновесие, упал, покатился по откосу к скалам. Гроб, громыхая, последовал за мной.

— Черт, только этого не хватало, — я сперва ощупал тело, взглянул в стремительно темнеющее небо. Надо мной нависала одинокая скала в два человеческих роста, она, как перст Божий, указывала мне, чтобы не поминал на ночь глядя нечистого.

Крышка гроба слегка отошла от удара, сдвинулась, штифты креплений, правда, все еще торчали в гнездах. Я попытался вставить их на место, но защелки не поддавались.

— А если снять крышку и потом попытаться защелкнуть? — подумал я, вглядываясь сквозь кусты в силуэт Юли.

Поселок, где, по словам Кругловой, должна была состояться международная выставка ритуальных принадлежностей, представлял собой хаотичное скопище трущоб, слабо подкрашенных вечерними фонарями. Городок этот резко контрастировал с Антальей и даже с Сидом: ни зовущих вспышек реклам, ни сияющих подъездов ресторанов, ни роскошных лимузинов на набережной… Я даже не сразу нашла место, где можно было бы причалить.

Стремительно приблизилась деревянная пристань на тонких металлических опорах. Я развернула скутер и пристала к берегу. Мутный свет лился из далеких окон. Испятнанный редкими фонарями берег растворялся в мутной мгле. На песке шелестела брошенная кем-то газета. Пахло свежей рыбой и смоленым канатом.

Пройдя метров тридцать, я заметила-таки у перевернутой фелюги одинокую фигуру. Это был старый турок-рыбак, чинивший огромные сети, развешанные на деревянных рогатках.

Как и следовало ожидать, турок не понимал ни по-русски, ни по-английски, ни по-немецки, ни по-французски. В какой-то момент мне даже показалось, что он и турецким не владеет… Глядя на меня со всевозрастающей подозрительностью, старик лишь что-то бормотал…

Впрочем, общий язык мы все-таки нашли. Продемонстрировав рыбаку десятидолларовую купюру, я кивком указала на скутер, темневший в грязноватой пене прибоя, а затем — на ржавую цепь с огромным замком, вившуюся под ногами турка. Суть такого нехитрого жеста наверняка понял бы даже двоечник из школы для дефективных: мол, прикрепишь цепью скутер за десять долларов?

— Ыыыыы… — довольно протянул старик, демонстрируя в усмешке прокуренные желтые зубы.

Теперь предстояло решить главную проблему: отыскать Круглову и брата раньше, чем на них выйдет полиция.

— Извините, тут где-то выставка гробов… — начала я несмело и, поняв свою ошибку, произнесла по-английски: — Coffin-show!

Рыбак смотрел на меня набычившись. Подумав, я произнесла то же самое по-немецки и по-французски: — Grab Vernissage. Cercueil vernissage…

Старый турок лишь отрицательно покачал головой. Даже за все деньги мира он вряд ли бы понял, что я имею в виду. А уж изобразить пантомимой, что такое выставка гробов, не сумел бы, наверное, даже Марсель Марсо!

Делать было нечего, и я, поеживаясь от холодка, побрела по деревянной лестнице в поселок.

Чем дальше я поднималась кривыми улочками, тем более непрезентабельные картины мне открывались. Кучи гниющего мусора заставляли то и дело переходить на другую сторону. Запах жареной рыбы навевал тоску. Крики бродячих котов, дерущихся на помойках, то и дело заставляли вздрагивать. Иногда я набредала на открытые террасы кофеен, и сидевшие там мужчины рассматривали меня с удивленной неприязнью: видимо, в их представлении женщина, пусть даже и европейская, не имела права ходить вечерами одна. Спрашивать их о выставке эксклюзивных гробов было столь же нелепо, как беседовать с сержантом московской милиции о поэзии Ахматовой.