Уинстон Грэхем - Фортуна-женщина. Барьеры

Я кивнул, но ничего не сказал.

— Вы упомянули еще о чем-то, что я сказала или сделала.

— Сторожка. Если бы в ней уже кто-то жил… Вы не пустили новых жильцов — попросили их приехать после вашего возвращения.

— Трейси настоял. Я не понимала, почему… Он пощадил меня: не поделился своими планами.

— Мне следовало догадаться.

Она намазала хлеб маслом.

— А что я сказала?

— Нужно ли все это ворошить?

— Обязательно.

— Я спросил, почему, зная о моих чувствах, вы поехали со мной… И вы ответили: на то были причины.

Она метнула на меня загоревшийся взгляд и тотчас отвела глаза в сторону.

— Причины действительно были. Только не те, о которых вы подумали.

Воцарилось долгое молчание. Наконец я не выдержал.

— Вы часто видитесь с Клайвом Фишером?

— Не очень.

— Я слышал… вы же знаете, как быстро распространяются сплетни…

— Какие же?

— Что вы помолвлены.

Она скривила губы.

— Нет.

— Может быть, в недалеком будущем?..

— Нет.

Не помню, каким было следующее блюдо, помню лишь, что нам потребовалась целая вечность, чтобы с ним расправиться. С тех пор, как я убедился, что Сара не замешана в афере, с моей души свалился тяжелый камень, давивший на меня с самого мая. На смену пришли тревога и чувство вины — я только после новости о Клайве осознал их тяжесть.

На обратном пути она на несколько минут остановилась на набережной и устремила взгляд на темную воду.

— Оливер, эта история ужасна от начала и до конца, но есть вещи, которые особенно тяжело перенести. Мне больно думать о Трейси как о… Наверняка имелись смягчающие обстоятельства, которые, хотя и не снимают с него вины, но… Видите ли, он жил с ощущением, что и он сам, и его отец пострадали, сражаясь за родину, а она в благодарность лишила его средств к существованию. В его поступках мне чудится мотив личной мести. Недавно я радовалась, что он пощадил меня, не посвятив в позорную тайну. Но так ли это? Помните, однажды я сказала вам, что между нами существует полное доверие? Теперь это звучит нелепо, но, если на то пошло, мне было бы легче ощущать себя его сообщницей.

— Этого не могло случиться.

— Конечно, я не стала бы участвовать в заговоре против вас. Но все остальное… Когда любишь, легче помогать обманывать, чем быть обманутой, — она вздрогнула.

— Вам холодно?

— Нет-нет. Просто я подумала… Оливер, ведь у вас нет неоспоримых улик? Вы не можете стопроцентно утверждать, что Трейси совершил поджог?

— Так же, как и то, что он упал с галереи.

— В котором часу вы приехали?

— Около половины десятого.

— А Эллиот ушел в полчетвертого. При нем Трейси не мог начать действовать. В подвале перед тем ничего не было, значит, пришлось солидно потрудиться: перенести туда хлам из конюшни и бывшего холла. А ведь он плохо себя чувствовал. Но… у него в запасе было шесть часов…

— Меньше. Когда я приехал, он был уже часа два как мертв.

Мимо нас по реке шел буксир, таща за собой две груженые баржи. Его огни серебряными змейками скользили по водной поверхности.

Сара спросила:

— Сколько нужно времени, чтобы догорела свеча?

— Часа четыре. Но в тот день был сильный ветер, и в подвале гуляли сквозняки. Одна свеча, насколько я могу судить, сгорела очень быстро, часа за полтора. Вторая была еще цела, но ветер рвал языки пламени и разносил их по подвалу.

Сара ничего не сказала, и я продолжил:

— Я много думал обо всем этом и уверен: существует только одно объяснение. Трейси подготовил все для поджога, запалил фитили и поднялся наверх за каким-то пустяком. А там забыл, что ремонтники снесли часть балюстрады…

Сара зябко повела плечами.

— Я все-таки не вижу в этом смысла…

Мы сели в машину и тронулись с места.

— А откуда слухи о вашей помолвке?

— Клайв сделал мне предложение.

С минуту я переваривал эту новость.

— Когда?

— Месяц назад. С тех пор я его ни разу не видела. Я изо всех сил старалась быть любезной, но, боюсь, он все-таки обиделся.

— И теперь вы не спите ночами.

— Спать-то сплю, но он был старым другом Трейси, да и я знала их с Амброзиной еще до замужества. Не хотелось бы обрывать все связи.

Мы остановились возле ее дома. Над парадным горел фонарь. Сара вдруг спохватилась.

— Что мне делать с этими деньгами? Теперь я к ним не притронусь.

— Вы уже сколько-нибудь потратили?

— Нет. Мы их только что получили. Кроме того, после Трейси осталось в банке четырнадцать тысяч наличными — должно быть, остаток суммы, вырученной от продажи картин. Теперь я начинаю думать, что на них-то мы и жили последние пару лет… Страховку можно вернуть?

— Думаю, мы найдем способ. Дайте подумать. Страховщиком выступила фирма Беркли Рекитта. Точно не знаю, но, если вы не против, я мог бы навести справки, как это делается. Разумеется, при условии минимальной огласки. Незачем без крайней необходимости пятнать имя Трейси.

— Да, Оливер. Он был… И потом — его мать. Она этого не переживет, — Сара сделала небольшую паузу. — А страховка за дом? Это тоже незаконные деньги?

— Вот тут-то как раз комар носу не подточит. По закону вся сумма принадлежит попечителю. Никакая страховая компания не станет этого оспаривать. Попечитель не поджигал…

Сара подергала за ручку. Я вышел, обошел машину и открыл дверцу.

— Зайдете на минуточку?

Я покачал головой.

— Спасибо. Но я с незапамятных времен боюсь вашего отца.

Она улыбнулась.

— Надо ли бояться калеки, скрученного артритом?

— Как вы думаете… вы сможете забыть мои беспочвенные подозрения?

— О да. Беспочвенные? Мне трудно судить. Возможно, на вашем месте…

— Значит, вы согласны встретиться завтра вечером?

Она с минуту постояла на тротуаре, подняв голову к звездам.

— Да, Оливер.

Утром я позвонил Генри Дэйну и сказал, что хотел бы с ним поговорить. Он ответил, что как раз уезжает из города и вернется не раньше субботы, так что мы договорились на следующий понедельник. Я не видел смысла особенно торопиться. Как опытный юрист, собаку съевший на страховых делах, он наверняка подскажет мне какой-нибудь выход. Я пообедал с Чарльзом Робинсоном и чуть было не открылся ему, но вовремя сообразил, что ему будет нетрудно угадать реальных действующих лиц, а он хотя и мой друг, но по профессии страховщик — кто знает, как он к этому отнесется?

Вечером я заехал за Сарой, и во вторник тоже, а в среду жизнь круто изменилась. Все вокруг засверкало свежими, чистыми красками. Нет смысла описывать чувства: кто их испытал, тот и сам себе представит, а кто не испытал, не поверит.

Мы говорили обо всем подряд — главным образом о пожаре и его последствиях — и постоянно возвращались к гибели Трейси. Сейчас я не могу припомнить ни словечка, потому что все сказанное существовало на периферии моего сознания, а в центре была Сара, одна только Сара, и она знала это, но по-прежнему встречалась со мной. Только ли потому, что ей было приятно мое восхищение? Видит Бог, она получала его огромными дозами. Но мне начало казаться, что дело не только в этом. Хотя, бывает, интуиция обманывает…