Наталья Калинина - Яд в крови

Он прожил несколько месяцев затворником, проводя время в своем кабинете окнами на сосновую рощу. За этот срок успел привязаться к детям, особенно к мальчику. Он рассказывал ему о войне, которую описывал через восприятие человека, желающего выжить во что бы то ни стало и ради этого готового на предательство и героизм. Это он пытался описать в романе.

Началась война во Вьетнаме, всколыхнувшая в Америке волну патриотизма. Анджей понял, что его роман не поймут, и сжег написанное в камине. Его вдруг потянуло туда, где сейчас было горячее всего и где жизнь воспринималась совсем иначе, чем в стране, рекламирующей жевательную резинку, противозачаточные средства и сигареты.

Он откровенно сказал об этом тестю.

— Мой дорогой Эндрю, вы поедете туда, но лишь с одним условием. — Тэлбот протянул к камину ноги, обутые в тапочки из оленьей кожи. За последние полгода он очень сдал и производил впечатление древнего старика. — Оно состоит в следующем: вы возвращаетесь из этого ада живым. Можете мне это пообещать?

И он внимательно посмотрел на зятя.

— Разве я похож на самоубийцу? — Анджей нервно рассмеялся. — К тому же я, кажется, на самом деле привязался к детям.

— Знаю. Запомните одно: Вьетнам — это та большая глупость, единственная польза которой для Америки заключается в том, что мы еще сильнее почувствуем себя единой нацией. Что произошло с русскими после войны с Гитлером. Поезжайте и постарайтесь, как всегда, остаться сторонним наблюдателем.

Он заболел во Вьетнаме лихорадкой, и его, полуживого, доставили в военный госпиталь на Гуаме. Врачи отчаянно боролись за его жизнь, а он, приходя в сознание, мечтал об одном — умереть. То, что он видел на этой войне, не просто потрясло, а заставило возненавидеть хомо сапиенс образца середины двадцатого столетия. Перед глазами стояли пылающие призрачным оранжевым пламенем джунгли и горящие на лету птицы. В бреду преследовал один и тот же кошмар — он убегает от зловещей черной тени вертолета, после которой остается покрытая пеплом земля. Когда угроза для жизни миновала, его транспортировали на военно-санитарном самолете в Америку. Тэлбот встречал Анджея в аэропорту и, целуя в давно не бритую ввалившуюся щеку, прослезился.

— Сынок, — сказал он, и ему изменил голос. — Я не должен был пускать тебя в эту преисподнюю. Прости меня, старого дурака.

Жизнь в большом старом особняке шла своим чередом. Дети теперь учились в школах-пансионах и домой приезжали только на каникулы. Анджей, придя в себя, запил и проводил много времени в своей холостяцкой квартире на Парк-авеню. Он не прикасался к пишущей машинке и очень часто проводил время в объятиях шлюх — занятия сексом притупляли рассудок. Почему-то снова потянуло в Россию.

Ведомству Павловского было известно о появлении в Москве Анджея Ковальского весной шестьдесят четвертого года. Выявление иностранных граждан и слежка за ними было одной из важнейших задач возглавляемого им отдела КГБ. Самому Павловскому было известно и то, кто такой Анджей Ковальский.

Хоть оттепель и близилась к концу, она еще не закончилась, и помешать американскому журналисту передвигаться свободно по Москве не мог даже сам председатель КГБ. Более того, Павловскому было известно, что Ковальский посетил Устинью, то есть Марью Сергеевну Соломину, и, выйдя от нее, поймал такси, которое отвезло его в «Метрополь» (о том, что Ковальский там жил, Павловский, конечно же, знал). Как доложили Павловскому, «объект» купил в баре бутылку виски «Белая лошадь» и два апельсина, после чего поднялся к себе в номер. Разумеется, его телефон прослушивался, и продиктованная им нью-йоркской стенографистке статья была записана на пленку и очень точно — подстрочно — переведена. Павловскому-человеку она понравилась. Однако Павловский-политик чувствовал приближение политической зимы и знал, что эта статья за океаном погоды не сделает. Тем более что доброжелательность Ковальского по отношению к Советскому Союзу носила человеческий, а не идеологический характер. В стране к тому времени уже достаточно окрепли новые политические силы, желавшие как можно скорей прикрыть узкий коридор общения между двумя соперничающими за мировое господство державами.

Следующий приезд Анджея в Россию совпал со значительным похолоданием в отношениях между Востоком и Западом, чему отчасти виной были советские танки в Праге. Однако в этот раз Ковальский, то есть Смит, остался почти без внимания КГБ, который трясло от постоянных чисток. Павловский, чудом уцелевший осенью шестьдесят четвертого, доживал на своем посту последние дни. Разумеется, ему было не до некоего мистера Смита, а потому за Анджеем следили вяло и без интереса. Квартиру ему сдавала сотрудница КГБ. Она не любила нынешнее руководство, которое обошло ее с кое-какими благами. Жила она в основном на даче — отец был отставным генералом. Анджей хозяйничал в роскошной по московским меркам трехкомнатной квартире, забитой хрусталем, антиквариатом и до сих пор хранящей запах кошачьей мочи, несмотря на то, что оба кота давно переселились на дачу. Хозяйка к нему благоволила, хоть он и сделал вид, что не понимает ее довольно откровенных приглашений завести ни к чему не обязывающую интрижку. Правда, она могла в любой момент нагрянуть без предупреждения, но у Анджея была отдельная комната с собственным туалетом, душем и видом на уютный московский дворик времен их с Машей любви. Конечно, в гостинице было бы удобней в смысле некоторых свобод, но он не выносил бардачную атмосферу гостиницы, тем более советской, с ее, мягко выражаясь, ненавязчивым сервисом.

В тот весенний день после разговора с Машей и Яном он почти бегом вернулся к себе домой, задернул плотные шторы и лег на диван. Нет, нет, так нельзя, мысленно уговаривал он себя. Так можно сойти с ума. И всему виной этот роман, который он сейчас пишет. Не может начаться с самого начала действие, если одного из действующих лиц уже нет в живых. Да, но зато есть девушка из его нового романа — Елена, Елуся, которую он, оказывается, сам того не подозревая, почти полностью списывает с Маши. Вчера он увидел ее, Елусю, в толпе возле Большого театра и долго шел следом. Это из-за нее он попал на тот концерт, в котором пела Маша. Он сидел рядом с той девушкой, за которой шел, а в антракте даже сумел с ней познакомиться, что оказалось роковой ошибкой. Это была не его Елуся, а жеманная московская барышня, которая, разговаривая, водила по сторонам глазами, как бы высматривая более подходящий объект для знакомства.

Со сцены Маша показалась Анджею серьезной и слегка скованной. Но пела она замечательно. Его Елуся тоже пела… Он ушел с концерта, думая о том, что слишком отождествляет себя со своим героем, чего делать нельзя, ибо это может завести в тупик, из которого нет выхода. Этот роман он должен написать. Он — его последняя надежда.