Гарольд Роббинс - Соблазнитель душ

Он молча курил.

— Наверное, я сглупила, — продолжала она. — А может, просто была слишком наивной. Я думала, что беременность — признак того, что мы любим друг друга, ибо иначе такого бы не случилось. Теперь я знаю, что это не так.

— Как дети? — спросил Пастырь.

— Отлично. Им здесь нравится. Даллас куда больше и интереснее Черчленда.

— Они спрашивают обо мне?

— Практически нет. Иногда, когда видят тебя на экране, показывают пальцем и говорят: «Это папа», — но не более того. О деде они спрашивают. Это и понятно, он проводил с ними куда больше времени.

Вновь он промолчал.

— Дети, что животные. Отношение к ним они чувствуют интуитивно. Реагируют на проявленную любовь, внимание.

Пастырь затушил окурок.

— Ты изложила свои аргументы. Полагаю, больше добавлять нечего.

— Изложила? А вот у меня полной уверенности нет. Я часто слушала твои проповеди. Ты постоянно твердил, что твой Бог — Бог требовательный, не дозволяющий, чтобы кто-то встал между Ним и тобой. А тебя не удивляет, что Иисус умер, ни разу не заявив о своей любви к женщине?

— Иисус заявлял о своей любви ко всему миру и всем людям в нем. Он умер, чтобы мы могли жить.

— С этим я не спорю. Но возможно ли, что Иисус отдал всем так много любви, что у него не осталось ее ни капли для одной отдельно взятой женщины?

— Если ты хочешь сказать, что я похож на Иисуса, то это полная чушь.

— Я хочу сказать не это, — возразила Джейн. — Я говорю, что ты отдал всю любовь, что была в тебе, во имя Христа, а любви, которую ты мог бы дать кому-либо от себя, не осталось. Ни от себя, ни для себя.

— Ты не можешь меня понять. Работы так много, а отпущенного времени — чуть.

— Ты не прав, Пастырь. Я тебя понимаю. Очень хорошо понимаю. Поэтому и ухожу. Я наконец осознала, что в своей работе ты должен быть полностью свободен. Личная жизнь для тебя — камень на шее.

— Получается, что я ужасный человек, — прошептал он. — Чудовищный эгоист.

— Ты совсем не такой, Пастырь, — покачала головой Джейн. — Просто ты стараешься для всех людей, потому что считаешь, что этого хочет от тебя Бог. Может, это и так. Но я не могу поверить, что Иисус в своем милосердии просит от тебя чего-то большего, нежели то, чтобы ты был самим собой.

Пастырь поднялся, посмотрел сверху вниз на Джейн, глубоко вздохнул.

— Я надеюсь, Джейн, — в голосе его звучала печаль, — что не дьявол говорит твоими устами, пытаясь отвратить меня от трудов во славу Господа.

Она не отвела глаз.

— А я надеюсь, Пастырь, что милосердный Иисус Христос позволит тебе увидеть, какой же ты есть на самом деле. Обычный человек. Такой же, как все мы. И тебе нет нужды изображать Бога на этой земле.

Пастырь стоял на платформе подъемника под сценой, слушая пение хора. Глаза его не отрывались от маленького экрана. Крупный план Черчленда — съемка с вертолета. Толпы людей, вливающиеся в церковь, быстро заполняемый зал, гигантский золоченый крест.

Хор сменил профессионально поставленный голос диктора. По экрану поплыли строчки произносимого им текста.

— Дамы и господа, Дом Господний церкви триумфа христианской Америки из Черчленда, штат Техас, и четыре тысячи девятьсот семьдесят объединенные с ним церкви Соединенных Штатов Америки рады пригласить вас на нашу еженедельную программу «Воскресное утро в Черчленде».

Диктор выдержал паузу, заполненную аплодисментами, а когда они смолкли, продолжил:

— Дамы и господа, ваш пастор доктор Эндрю Толбот!

Аплодисменты усилились, а из крошечного динамика, закрепленного за ухом Пастыря, послышался голос режиссера.

— Поехали, доктор Толбот.

Автоматически Пастырь кивнул.

Аплодисменты все еще гремели, когда платформа встала вровень с полом. Подождав секунду-другую, Пастырь поднял руки. Аплодисменты стихли.

— Братья и сестры, приветствую вас именем Спасителя нашего, Иисуса Христа. — Гром аплодисментов, которые он остановил взмахом руки. — Сегодня особый день для меня, и, надеюсь, он станет таким же для всех нас в Доме Господнем. Ибо с этого дня я более не одинок. Я нашел трех братьев, трех мудрых, добропорядочных мужей, чья вера в Господа нашего Иисуса Христа укрепит меня и нашу церковь, позволит нам еще лучше служить Господу.

— Это не сегодняшний сценарий, доктор Толбот, — заверещал из наушника голос режиссера. — Вы изменили ход передачи. Вывести сценарий на ваш монитор?

Пастырь нажал красную кнопку на кафедре, связывающую его с аппаратной.

— Нет, — прошептал он. — Внимательно следите за мной и как можно скорее реагируйте на мои команды. — Он отпустил кнопку и оглядел свою паству.

— Сегодня я хочу представить вам первого из этих мудрых мужей, которые теперь будут вместе со мной нести слово Божье с этой кафедры. Этого человека я знаю много лет, он был рядом со мной все те годы, пока мы создавали эту церковь. Он колесил со мной по всей стране, проповедуя учение Господа, в дождь, в снег, в жару. Человек, чья вера в Иисуса доказана не только словами, но и борьбой с силами зла, ибо ему достало храбрости взглянуть Сатане в лицо и не отступить. Человеку, которому более чем кому бы то ни было Дом Господний обязан созданием объединения церквей Дома Господнего, благодаря чему сотни и тысячи душ вновь обратились к нашему Господу и Спасителю Иисусу Христу. Человек, под руководством которого наша газета «Известия «Наибольшего меньшинства» привлекла всеобщее внимание к насущным нуждам членов нашей общины, чтобы помочь им выжить, одеть и накормить свои семьи, человек, под руководством которого наша газета борется с несправедливостями, творимыми людьми по наущению Сатаны, и учит нас следовать законам, оставленным нам Господом, не обращая внимания на посулы безбожников.

Братья и сестры, с безмерной радостью представляю вам моего любимого брата во Христе, преподобного Джозефа Вашингтона, из чьих уст вы и услышите сегодняшнюю проповедь.

Пастырь отошел от кафедры, протянул одну руку к кулисам, а вторую к залу, призывая к аплодисментам. Паства его не подвела, аплодисменты грянули, но едва не стихли, когда Джо выступил из-за занавеса. Пастырь однако подбодрил сидящих энергичным взмахом руки, и они хлопали, пока Джо в темно-синей сутане с белым воротником, с посветлевшей от особого грима кожей пересекал громадную сцену.

Они пожали друг другу руки, обнялись, затем Пастырь подвел его к кафедре, а сам сел в кресло, поставленное чуть правее и сзади, чтобы находиться в поле зрения режиссера.

В полной тишине Джо оглядел зал. Высокий, широкоплечий, громоздящийся над кафедрой, слишком маленькой для его роста. Он закрепил на сутане беспроводной микрофон, обошел кафедру, встал перед ней. Снова оглядел зал. И заговорил зычным, мелодичным голосом проповедников прошлого: