Ханна Грейс Льюис - Выбор

Оушн замирает в моих руках.

– Нам нужны сухие вещи и место для сна, – отрезаю я. С нас льет ручьем, образуя на паркете огромную грязную лужу.

– Я с места не сдвинусь, пока не скажешь мне, что происходит. Где Алекса? И Хэрри?

Не лучшее время для разговора. Но Оушн вымокла насквозь и уже начинает дрожать. Женщина стоит, скрестив руки на груди, показывая, что от своих слов не отказывается. Ну, что ж… Тьма в груди шевелится, скатываясь в огромный ком в горле:

– Они мертвы, Анабель.

Она не меняется в лице, стоит всё так же, не меняя позы, идеально ровно, как будто с колом вместо позвоночника. Глаза остаются такими же сухими, но радужка их внезапно словно трескается, наполняясь серыми едкими жилами.

– Второй этаж полностью ваш. Ванную найдешь сама, – голос не дрожит, но я больше не чувствую в нем той тонкой издевки. Только дыра, пустая и бездонная, что сквозит у нее из легких.

– Приятной ночи.

Бабушка, развернувшись, скрывается. Склоняю голову, не в силах больше держать ее ровно, как будто груз, лежащий на сердце, материален.

***

Я лежу и смотрю в потолок. В носу стоит тошнотворный запах свежего мяса. В голове начинает гудеть, и я порывисто сжимаю виски и жмурюсь.

Переворачиваюсь на бок, желудок сворачивает, вызывая рвоту. Раздраженно вылажу из-под одеяла, как следует подоткнув его под малышку. Ничего не изменишь. Выскальзываю из комнаты, оказавшись в огромной, минималистично обставленной гостиной, открываю окно; в помещение врывается свежий, разряженный после грозы воздух.

Дождь лил два дня подряд, но сейчас небо кристально чистое, и только луна освещает землю тусклым фонарем.

«От кого ты бежишь?» – смеются в голове. Но я знаю: я бегу от себя.

Я прыгаю, привычно приземляюсь на ноги и, ни на секунду не замедляясь, бегу, ещё не зная куда. Полностью обращаюсь в слух. Услышать шум воды сейчас тяжело как никогда, однако спустя минуту я слышу слабое журчание. Мне надо остыть. Я ускоряюсь.

Прыгаю в лесное озеро с небольшого уступа и сразу погружаюсь с головой, но не спешу всплывать. Я выдыхаю весь кислород и медленно опускаюсь на дно, позволяю телу мешком осесть на дно.

Я думаю о том, что лучше бы меня раскрыли и заперли в психушке. Я бы прошла полный курс реабилитации, а после вернулась тихим и спокойным овощем… Если бы мое тело восприняло транквилизаторы, и я не разорвала санитаров, пытаясь вырваться на свободу и утолить голод.

Сажусь по-турецки, подперев сложенными руками подбородок. Из носа выходит последний пузырек воздуха. Стискиваю зубы, сдерживая подступающую истерику.

Пусть меня накачают успокоительным и снотворным – но лучше уж так, чем позволить остаться наедине с собой. В одиночестве дьяволы внутри становятся материальны.

Воспоминания мелькают в голове, вспыхивая на доли секунды. Из тени кухни выходит стройная девушка с зелёными волосами. «Меня зовут Хризолит». Я сжимаю голову руками. «Найти тебя было не так уж и сложно». Она усмехается, сжимает кухонный топорик со стекающей по нему бурой кровью. Я зажмуриваюсь, сажусь, обнимая колени. Резкое движение поднимает песок со дна, но я не замечаю этого, полностью отдаваясь во власть своему кошмару. Картинка меняется. Шуршание бумажных пакетов. «Эва!». Я наяву слышу мамин голос. Она плачет. «Пожалуйста!». Отталкиваюсь ногами от дна и всплываю.

Я кричу, не в силах остановить своё сумасшествие, кричу так громко, как только могу, но это не помогает. Я кое-как добираюсь до берега. Боже! Я провожу рукой по волосам, зачесывая их назад, смотрю на небо. Луна на пустом небе выделяет меня на поляне, как прожектор: вот она! Убийца!

– Нет! Нет! – Ору я, размахиваясь. Кулак впечатывается в ствол, сдирая кожу с костяшек. Боль пронизывает руку, затем вторую, а я все продолжаю вколачивать кулаки в дерево, пока от них не остается одно лишь кровавое месиво. Голос хрипло срывается, и я делаю последний рывок, после которого на руки страшно глядеть. На секунду меня словно отпускает, позволяя передохнуть. Удивленно смотрю на содранную бурую кору и вытираю пот с лица. Да что же это такое?

Импульсивно приглаживаю волосы, отчего заново расцветает боль в поврежденных конечностях. «Ты сходишь с ума, Авалон», – с улыбкой пропевает Хризолит за моей спиной. «Ты виновата!» – в один голос повторяют родители, взявшись за руки позади своей убийцы. «Ты! Ты! Ты!» – голоса становятся громче, мама начинает плакать, а наемница достает из-за спины топор.

– Вас здесь нет! – кричу я, как заведенная, и хватаюсь за голову, словно она вот-вот лопнет, как воздушный шар, – Хватит! ХВАТИТ!

Я ору, раздирая кожу на шее, вырывая клоками волосы.

Я больше не могу себя контролировать.

***

Когда я прихожу в себя, солнце уже высоко стоит над головой. С трудом разлепив правый глаз, приподнимаюсь на руках: подо мной колючие песчинки и мелкие камешки. Ветер бушует, пронизывая меня насквозь.

Как я здесь оказалась?

Осматриваю свое тело. Мельчайшие царапины, два глубоких пореза на стопах. Бельё на мне больше похоже на половую тряпку. Я принимаюсь ковырять щеку и вскоре отдираю от неё слипшуюся бурую прядь.

Что же здесь произошло?

Я смотрю на деревья под собой, пытаюсь найти хоть что-то знакомое, но всё тщетно. Я прыгаю. Привычно группируюсь, затем встаю и закрываю глаза, концентрируясь на окружении: два сердца бьются в сорока милях от меня. Вот же черт! Как я зашла так далеко? Глубоко дышу и срываюсь на бег.

Осыпавшиеся иголки впиваются в ступни, словно я мчусь по гвоздям, а по лицу хлещут ветви. Пригибаюсь, как могу, но чаще пропускаю неприятные пощечины ветвями; я практически лечу домой, переполненная переживанием за сестру. И Ану.

Однако, стоит мне преодолеть практически всё расстояние, меня оглушает выстрел, а плечо резко обжигает болью. Кубарем качусь по лесному настилу в кусты. В глаза попадает земля, я глухо стону, одной рукой вытираю лицо и шею от крови. Стараюсь подняться, держась за ветку, и испуганно таращусь в сторону дома. Только бы Оушн была жива! Но из-за ствола легкой поступью выходит Анабель, держа в руках ружьё.

– Какого хрена ты творишь? – Ору я, выпрямляясь.

Женщина наставляет дуло на меня:

– Стой на месте.

– Ана!

– Заткнись.

На секунду я послушно замираю и рассматриваю её. Сколько же ей лет? Седина так и не тронула густые каштановые волосы, а цвет глаз остался насыщенно-голубым, исключая серые трещины, рассекающие радужку на тысячи осколков. Лицо всё такое же гладкое, без пигментных пятен, и, как ни странно, морщин. На секунду она мне кажется моложе матери. Трясу голову, чувствую, как лицо каменеет:

– Что происходит?

– Мы уезжаем.

– У тебя странные методы переезда, бабуля.

Она кривится и прицеливается: