Дарья Светлова - По дороге с облаками

Прямо из музея они с отцом поехали на вокзал, встречать возвращавшуюся из-за границы мать. «Смотри, – закричала Дашка вместо приветствия, на ходу расстегивая пальто, чтобы все видели красный галстук, – меня приняли в пионеры».

После долгих препирательств Дашке с подругой удалось занять лучшие места у окна. Наскоро заправив постель, они пошли в местный магазин. Очень хотелось есть, но до ужина было далеко, про обед слышно не было, а съедать в первый день припасы, привезенные с собой, было неразумно. Ассортимент магазина был скромен, но постоянен – хлеб и водка, ореховый шербет и лимонад в темно-зеленых стеклянных бутылках. Девчонки прикупили шербета, хлеба и лимонада и отправились обратно.

Поутру Дашка проснулась под звучный голос географички, отчитывающей «барана» за ночное пьянство. Двадцать минут на сборы – потом завтрак. Около уличного умывальника земля превратилась в жидкое месиво; чтобы умыться, надо было сильно нагнуться над бетонной лоханкой и подставить ладони под струю холодной воды. Дашка поскользнулась и чуть было не упала. «Я не выживу, – подумала она. – И будет ли баня работать? Говорят, что банный день раз в неделю. И ведь это не все. Это только начало».

В четвертом классе многое изменилось. Вместо одной учительницы появилось несколько – по одному на каждый предмет. Встретившись в первый раз с математичкой Марианной – неопрятной, с растрескавшимися от мела руками, Дашка испугалась: «Я хочу обратно к Лере Ивановне». За три года начальной школы она привыкла к заботе и доброму отношению первой учительницы, любившей Дашу то ли за то, что она была такой хорошей и умненькой девочкой, то ли по причине симпатии к Дашкиному отцу. Первая учительница была молода, красива и одинока – работа с утра до вечера в коллективе, на девяносто процентов состоявшего из женщин, а на десять из женатого «немца», престарелого военрука, усатого физрука и низкорослого учителя музыки, не давала возможности познакомиться с мужчиной. Лере Ивановне было под тридцать – в советском обществе этот возраст прочно закреплял за ней звание старой девы. Она, конечно, не сдавалась, но часто то ли по этой, то ли по какой схожей причине срывалась и выходила из себя, обзывая учеников кретинами и не скупясь на подзатыльники. Дашку она любила, но Дашкиному другу Юрику доставалось. «Скажи хоть что-нибудь!» – кричала Лера Ивановна, предварительно отругав бедного Юрика за несделанное домашнее задание и разрисованную самолетиками и корабликами обложку тетради. Юрик вжимал голову в плечи, хмуро смотрел исподлобья и молчал, как пионер-герой на допросе у фашистов. А по окончанию разговора, схватив портфель и не сказав ни слова, убегал в сквер и там плакал. Дашка за Юрика всегда переживала и старалась, как могла, друга утешить.

В четвертом классе на первых порах Дашке приходилось нелегко. Новые учителя предъявляли каждый свои, не совсем понятные, требования – писать в только в толстых или наоборот только в тонких тетрадях, не носить сережек, ходить на физкультуру в черных трусах и белой майке. Последнее было самым мучительным для всех девочек Дашкиного класса. Как можно в десять лет ходить в трусах, когда модно носить завернутые до колен треники? А если мальчишки будут смеяться? Физрук этого не понимал и с завидным упорством отправлял переодеваться тех, кто осмеливался прийти на занятия в длинных тренировочных костюмах. «Вон из зала! – кричал он. – сейчас двоек в журнал наставлю».

Приходилось подчиняться. Ненавидя одновременно и физрука, и себя в нелепых трусах, на уроке физкультуры девчонки вели себя скованно и старались не смотреть по сторонам, как будто вокруг никого нет. Черные трусы причиняли больше страданий, чем прыщи. С прыщами можно было бороться, но против физрука методов борьбы не было, кроме как показать у него за спиной неприличный жест или обматерить в раздевалке.

Но самодурством учителей неприятности не заканчивались. Кроме уроков появились дополнительные занятия, посещение которых было обязательно. Политинформации; на них пересказывали прочитанные накануне статьи о героическом труде шахтеров или повышении благосостояния советских жителей. Уборка класса. Регулярные сборы отряда и классные часы, на которых отчитывали отстающих в учебе и ругали хулиганов. Все это происходило либо до, либо после уроков, то и дело приходилось задерживаться или приходить утром на сорок минут раньше.

Но этим тоже не кончалось. Отличницу Дашку, как и немногих других хорошо успевавших учеников, заставляли заниматься с отстающими. К Дашке прикрепили двоечницу Иванову. Иванову воспитывала периодически впадающая в запой мать, поэтому Иванова всегда выглядела неухоженной – с грязными волосами и в дырявых колготках. Чаще, чем в школе, ее можно было встретить на улице с сигаретой во рту и в компании старших парней. Учеба Иванову не интересовала. Учителя на нее махнули рукой и решили, что лучше взвалить Иванову и ей подобных на чужие плечи – в данном случае Дашкины и двух-трех ее одноклассников. «Светлова!» – раздавался голос на уроке математики. Дашка, обычно решавшая задачки быстро и не обращающая внимания на темп, в котором работал класс, вскакивала. «Пересядь к Ивановой и помоги ей решить задачу».

Протестовать было нельзя – пионеры должны помогать отстающим. Отказ грозил проблемами – реальными или вымышленными, но Дашка откладывала в сторону нерешенную задачу и пыталась вбить в Ивановскую голову теорему Пифагора. Кроме того, классная руководительница обязала Дашку готовить с Ивановой уроки. В первый день Иванова опоздала на полчаса, во второй не явилась вовсе. Дашкина мать рассердилась и поставила классную руководительницу в известность, что ее ребенок, то есть Дашка, на Иванову времени тратить не будет. В результате совместное приготовление уроков отменили.

Произошли и другие изменения. Как-то утром, зайдя на кухню и включив радио, Дашка услышала: «После тяжелой и продолжительной болезни скончался… Леонид Ильич Брежнев». Дашка поняла, кто именно скончался, но не знала, как на это реагировать. «Мама», – побежала она в комнату. «Брежнев…» – она запнулась. Сказать «умер» одиннадцатилетняя Дашка не решилась. «Брежнев скончался». Она посмотрела на мать, но скорби, как это принято, когда кто-то умирает, не увидела.

Зато в школе скорбящих было много. У многих учителей были траурные повязки на рукаве, некоторые, казалось, искренне плакали. Учеников собрали в актовом зале, потом отпустили домой. Обязав на следующий день принести записку от родителей, подтверждающую, что те будут дома вместе с детьми смотреть похороны. «И ни в коем случае нельзя идти гулять. – сказала учительница. – Имейте в виду, кого увидят на улице, исключат из школы».