Константин Мурзиди - Уральские стихи

Я из песен люблю — колыбельную,
Из досок я люблю — корабельную.

Если это счастливо сходится,
Значит, все остальное сладится.
Я начну за тобой охотиться,
За полетом ситцева платьица.

Проживем с тобой ровно сотню лет,
Чтоб ложился след незаметно в след —
На сырой земле, на морском песке,
На прогнувшейся над водой доске.

На пиру добры, на работу злы,
Будем мы рубить, обживать углы,
Корабельный лес на века сажать,
В високосный год сыновей рожать!

Ты — тишина,
Ты — нежность,
Ты — покой.
Ты мне нужна,
Конечно,
И такой.
Но кто тогда моей грозою станет?
Кто молнией в ночи меня достанет?
Кто молодостью ливня одарит?
Кто языком дождя заговорит?
Кто между мокрых листьев залепечет?
Кто эту тишину очеловечит?
Не ты? А кто? Ведь кто–то должен быть!
Я не могу лишь тишину любить.

На стройке холодно и вьюжно,
В окошко снегу намело,
Схватило наледью стекло,
А нам с тобой и дров не нужно,
А нам с тобой и так тепло.

Промерзла за ночь комнатушка,
Все ветром выдуло давно.
В углу за печкой — раскладушка,
И на двоих одна подушка
И одеялишко одно.

Но я на это не обижен.
Я человек во всем простой.
Я не унижен. Я возвышен.
Я счастлив этой теснотой.

Я пережил ее впервые…
Ты так добра, ты так нежна!
Растут завалы снеговые
Перед бараком у окна.

И не видать уже крылечка,
И лунный след перемело,
И вся заиндевела печка…
А нам с тобой и так тепло.

Ты вся — как утренний снежок.
Не тот, что лег на землю ватой,
Холодноватой, рыхловатой,
А тот, что щеку мне обжег.
Снежок до солнца — свежий, крепкий,
Необычайно смелой лепки —
Он так и просится из рук;
Нацелен метко, ловко брошен,
Снежок внезапен и не прошен
И благодарно принят вдруг.
Он и встряхнул меня, и пронял,
И даже щеку мне обжег
Живым теплом твоей ладони…
Ты вся — как утренний снежок.

Шалунья, глупая девчонка,
Ведь это ты — мечта моя…
Ковшом пьешь воду из бочонка,
Пригоршней полной — из ручья,
То собираешь землянику
В сплетенный тут же туесок,
То, отложив на время книгу,
Ты моешь золотой песок,
Катаешься на карусели
В один из ярмарочных дней…
Вот мы с тобою рядом сели
На деревянных тех коней.
И ты меня не отпускаешь,
И я с тобой весь день верчусь,
Потом по ярмарке таскаешь,
И незаметно я учусь
Чему–то высшему, такому,
Чего не ведал никогда…
Как вышел я с тобой из дому,
Так и пропал я на года.
И мать родная и другие,
Что даже нравились порой,
И милые и неплохие,
Остались где–то за горой.
И ты меня не отпускаешь,
Ведешь легко — отсель досель
И постепенно увлекаешь,
Все круче вертишь карусель,
Пока у слабого такого
Не закружится голова,
Пока не скажет бестолково
Он те заветные слова,
Пока настойчиво не станет
Потом всю жизнь их повторять.
Пока в дороге не устанет,
Пока не поседеет прядь.
И отдыху нет ни минуты.
Иная скажет: «Отпусти…»
Но карусель вертится круто,
И ей ко мне не подойти.
И вот она приходит в ярость
И убегает стороной…
А надо мной звенит стеклярус,
И мельтешит передо мной
Коня раскрашенная челка…
Бегут года, летят года.
И с виду глупая девчонка
Не отпускает никуда.

В окне над станцией — звезда.
Гремят ночные поезда.
Мечтают в них о скорых встречах,
О поцелуях милых жен.
А наш вагон заворожен,
Про наш вагон забыл диспетчер.
И мы с тобой одни пока,
Одни в затишье тупика.
Но нам покоя не испытывать
И тишины не обрести:
Завороженные, забытые,
И на стоянке мы в пути!

Самолет летит на север,
Журавли на юг летят.
Он, я знаю, счастья хочет.
А они чего хотят?
Он пробьется, пронесется —
Тянет северный магнит.
Сплав холодный льда и стали
Наших душ не леденит.
И растет все время скорость,
И растет на крыльях лед.
Самолет — он счастья хочет,
Убыстряет свой полет.
Самолет летит на север,
Журавли на юг летят.
Журавли смешные птицы —
Видно, счастья не хотят.
— Ты неправ, — жена сказала,
Не волнуйся, милый друг.
Счастье разное бывает:
Людям — север, птицам — юг.
— Нет, — ответил я сердито, —
Я с природой не в ладах.
Там, где — людям, там и птицам
Как без птиц прожить во льдах?

Дружбу меряют разною мерой:
И тревогой дороги ночной,
И в мечту одинаковой верой,
И, случается, кружкой пивной.
Но о кружке, пожалуй, не стоит,
Эта мера не очень точна:
Чувство дружбы такое святое,
Иногда подводила она.
И, мечтая с тобой о прекрасном,
Одинаково веря в мечту,
Мы ведь думаем часто о разном, — —
Каждый видит свою высоту.
Помню странствий ночную тревогу, —
Эта мера точней и верней.
Но теперь, собираясь в дорогу,
Я хотел бы сказать не о ней.
Я хотел бы, душой пионера
На призыв откликаясь любой,
Силой мужества — вот она, мера! —
Мерить давнюю дружбу с тобой.

Сорок третий жестокий год:
Били с моря по высоте,
И вагон — последний оплот —
На горящей стоял черте,
На делившей фронты меже:
Там чужие, а тут свои.
На железном том рубеже
Шли решающие бои.
Был и знаком он путевым,
И окопом, и дотом был,
И разведчиком боевым,
Забежавшим во вражий тыл.
Весь в пробоинах, весь в золе,
Но с воинственною душой.
Колесо — на Малой земле,
Колесо — на земле Большой.
С ним живые вдвойне сильны,
Изрешечен, а — ничего.
И решили после войны
Сделать памятником его —
Тем, кого не увижу я
Никогда за своим столом.
Треугольные скал края,
Бухта синяя, волнолом,
Красный вымпел на корабле,
Чей–то ялик — не разобрать…
Жить нам, жить на Большой земле
И вовеки не умирать!

Вечер на море надвигался,
Заливал горизонт огнем.
Шел заморский матрос, и галстук
Пионерский алел на нем.

И припомнились детства годы.
Я, мальчишка, был очень горд:
Иностранные пароходы
Каждый день заходили в порт.

Если в праздник принять просили,
Я кричал им: — «Флаг поднимай!
Главный флаг!» Капитан бессилен,
Не противится, — Первомай.

Я уже понимал в те годы,
Мир наш надвое поделя:
То не палуба парохода,
То для нас чужая земля.

И поэтому был загадкой
Островок ее небольшой.
И хотелось, хотя б украдкой,
Заглянуть в этот мир чужой.