Тудора Аргези - Лирика

Я знаю:
Слова мои — это ватага шальная.
Вином опились!
Ты видишь? Привстали — и падают вниз.
Побегать хотели, резвясь,
Но где там: свалились в какую-то грязь…
Вот кто-то из них ахинею понес —
И что же? Хохочут до слез.

Слова, потерявшие головы…
Под небом холодным, как олово,
Блуждают, залезут в болото —
Все ищут чего-то.
На ивах, на кленах
Плодов ожидают зеленых.
Совсем перешли через край…

Ты их не ласкай!
Бог с ними…
Зачем повторять их устами своими
Под говор струны, нараспев?
Пускай же на них твой обрушится гнев,
Насмешки, досада —
так надо!

Бусы! Бусы!.. Эй, — к прилавку!
Прекратите, девки, давку:
В небе бус полным-полно —
Ишь горят, к зерну зерно.
Сыплю звезды, как горошек,
Хватит всем крестов да брошек!

И жемчужина тут есть —
В ней поди обхватов шесть.
Жалко только, быстро тает:
По кусочку в ночь теряет.
В слуховом повесь окошке —
Будут к пятнице лишь рожки…
Но коль станет вновь кругла,
Значит, счастье принесла.

Кто возьмет? Я цену скину,
Уступлю за половину!..

Здесь за всё любовью платят.
Открываюсь на закате,—
До утра товару хватит!
В долг так в долг! Бери любые!
Плата — в день святой Марии.

На-ка: восемь сот в горсти,
Хоть по звездочке сочти.
Коль заплатишь с пылом-жаром, —
И Весы отдам задаром!..

Перед самой лишь зарею
На замок я дверь закрою,
Небосвод пустой скручу,
В тачку — швырь! — и укачу,
Чтоб ни ветру, ни лучу
Не догнать меня по следу…
Девоньки! Сейчас уеду!

На последнюю звезду
Покупательницу жду.

Смотрю на хрупкий глиняный сосуд…
Здесь трех тысячелетий был приют,
Которым противопоставил
Ты обжиг свой, — и каждый век оставил
Внутри тебя, храним твоим покоем,
Частицы тонкой пыли, слой за слоем.
Все возрасты веков сберег сосуд.
Мгновенья будут жить, века — умрут.

Ты полон тайны. Горлышко с надломом.
Ты долго спал под тучным черноземом.
Не сыщешь и костей руки счастливой,
Тебя покрывшей редкостной поливой.
Он глину мял — и родилась амфора.
А где же мастер? Нет и горсти сора.
Все станем почвой, жирной иль сухой…
Ты жив, он — нет. Таков удел людской.

Кровавым, потным ногтем он слегка
Вцарапал все же контуры цветка
В твое бедро, обвел тебя каемкой.
Вдохнул он чувство в горло глины ломкой.
Ты — можешь быть, он — бытия лишен,
Одним надрезом ногтя воскрешен!
Не одному всевышнему служи ты,
Как ширь пустынь, иль звезды, иль луна.
И людям ты принадлежишь сполна.
Пусть руки мастера забыты,
Твой тронуть стан ладонь моя вольна.
Тебя поставил на руку гончар
И стукнул пальцем, — гулко на удар
Ответил ты. И ныне звучно пенье
Пустынных недр, как в первый миг рожденья.

Кувшин из глины с мыслью пополам,
Он — голос дал тебе, я — слово дам.

Не считай сарай сараем,—
Мы тут школу открываем.
Рады курочки: еще бы,
Разве можно без учебы!
Вот расселись на насесте —
И уснули честь по чести.
Лишь петух, девиц приведший,
Знай орет, как сумасшедший.
— Да, подвешен ваш язык!
Вы — наш лучший ученик!..—
А цесарка боком, боком,
В дверь — и все, конец урокам:
Я, мол, знаю больше всех!
Зазубрила слово «грех» —
Вот и весь ее успех…
В акушерки хочет кошка,
Хоть и страшно ей немножко.
Исключили лягушонка:
Квакал в классе слишком звонко.
Псу — вообще-то гению —
Кол по поведению.
Лезет в щель бесхвостый кочет,
Утка давится, хохочет.
Заиграл шарманщик вдруг,
Вспыхнул в гневе наш индюк,
Весь надулся. Ну, картинка!

Тсс!.. Директор — баба Тинка!

Переместилась деревушка целиком
На кладбище свое, и тесно ей на нем.
Кресты пришли к домам, здесь всех похоронили,
Что день, то новый крест белеет на могиле.
Кресты, как скрипки, цепенеют в поле,
Послушны дирижерской воле.
Мертва дорога, улицы пусты.
Кресты, кресты…

Здесь узкою, заросшею тропой
Бредешь в чертополохе, как слепой.
Будь осторожен, не гляди назад —
Тут мертвецы дорогу сторожат.

Ступая в дождь в тяжелых башмаках,
Прохожий спотыкается впотьмах,
И, не заметив ржавого засова,
У мертвецов он просит крова.

Дитя, все слезы, как святыню,
Храни заботливо в кувшине;
Подальше спрячь, чтоб были целы:
Ведь слезы — жемчуг омертвелый.

Не дай и маленькой слезинке
Пролиться из заветной кринки,—
Приданым неприкосновенным
Держи их в месте сокровенном.

Во мраке ниши потаенной,
Под стражей множества затворов
Таи свой клад неоцененный,
Дитя мое, от жадных взоров.

Смотри, скупись, не распечатай
До срока кринки непочатой,
Чтоб даже свет луны случайно
Не мог коснуться этой тайны.

Слезами, вздохами не вздумай
Платить за боль судьбе угрюмой,—
А вдруг когда-нибудь — как знать? —
Придется разом их отдать?

Когда пришли в мой сад непрошеные гости,
На них смотрел я без вражды, без злости.
Не скопищем пришли они сначала,
Не вторглись, нет, — их было мало.
По одному вошли, не как бандиты,
Не крадучись, не ночью, а открыто —
В разгаре дня, как добрые соседи,
Чтоб провести часок в беседе…
Ни дальний хуторок, ни сельский двор
Тогда не ведали, что к нам явился вор.
Был виноград тяжел и сочен,
Еще был день тогда длиннее ночи:
Едва уснув в закате золотом,
Он вновь уж золотил мой сад, мой дом.

Спросили вежливо: кто я такой? где дети?
И неприязни не было в ответе…
Где ж детям быть, когда кругом — работа:
На винограднике трудился, помню, кто-то,
Другой — у горна, каждый был при деле,
Луга и рощи радостно гудели,
В четвертый раз был скошен клевер в поле,
А топоры, искрясь, дрова кололи…
Неужто я подумал, черт возьми,
Что разговариваю с честными людьми?!
Да, было именно вот так…
Но нюх не обманул моих дворняг,—
И я стыжусь теперь, припоминая
Надсадность их отчаянного лая.

К нам из Жиу длинен путь…
Пламя в печке не раздуть,—
И нигде идущий мимо
Не увидит струйки дыма.
В доме хлеба ни ломтя…
Плачет мать, кричит дитя.
В селах, в слякоти осенней,
Только дряхлых привидений
Бродят сумрачные тени.
И по всей округе дальней
Веет ладан погребальный.
Молока лишилась мать,—
Что же ей младенцу дать?
Нет его и у коров…
Голод мрачен и суров.
Пусты высохшие груди.
Так и звери, так и люди…
Все собаки околели.
Старцы дышат еле-еле…
Им недолго жить осталось.
Гнев томит тебя и жалость.
Все загублено, отпето…