Тудора Аргези - Лирика

Ты был рабом покорным всеобщей злобы дикой,
Так стань же наконец-то судьбы своей владыкой.

В ночь, когда в своей каморке
Я борюсь до самой зорьки
С непокорными стихами,
За окном, в дрожащей раме,
Вьюгой вьются в легкой пляске,
Словно выходцы из сказки,
В шлемах, в разноцветных латах
Сонмы бабочек мохнатых,
Мошек звонкие рои —
Это все друзья мои.
За радушный свет в окошке
Мне приносят эти крошки,
Мне, кто знал лишь поношенье,
Свой привет и утешенье.
Я вхожу в их мир крылатый
Не как нищий — как глашатай.
Оттого и нет охоты
Подниматься на высоты,
Где руки не подают.
Не роскошен мой приют,
Но другого мне не надо,
Бабочки — моя награда.
В их причудливой державе
Приобщен я к высшей славе,
Вот одна в фате прозрачной,
Королевной новобрачной,
Предо мной, лаская взоры,
Шелком огненным, который,
Может, кто-то ткал с душой
На Медведице Большой.
Хрупкая, как пепел тени,
Нежная, как дуновенье,
Вся воздушно-неземная,
Как Офелия больная.

Голубков густая стая,
Сизой тучей прилетая,
Отряхает на весу
Серебристую росу.
Слышу всплески, щебет, шорох —
То купаются в озерах
Стаи ласточек прекрасных
В одеяниях атласных.
А в моем квадратном мире,
Что самой вселенной шире,
Поселились лани, кошки,
Превращенные в сережки,
Зубры, разные зверушки,
Превращенные в игрушки,
В нечто малое, другое,
Но безмерно дорогое,
Приколдованное словом
Под моим кружиться кровом.
Овцы, розовые свинки,
Превращенные в росинки,
Осы, пчелы и козявки,
Превращенные в булавки.
Все они, послушно-робки,
Будто вышли из коробки,
Будто вышитые шелком,
Вьются, ползают по полкам.
Комары, как на ходулях,
Скачут весело на стульях.
Ястреб, словно на бумаге,
Чертит кольца и зигзаги.
Появляются во мраке
Кириллические знаки,
Знаки Древнего Египта
С каменного манускрипта,
И другие алфавиты,
Ореолами увиты,
С новой азбукой сплетаясь,
Вяжут сказки дивной вязь.
И сосут безмолвно звери
Свет чарующий и серый.

Вдруг в стекло — короткий стук:
То явился майский жук.
Толстый, важный и суровый,
Он в скуфье, в сутане новой.
В широко раскрытой шубе,
Словно сделанной из луба,
С животом, свинцом налитым,
Выглядит митрополитом.
Вот похожий на орла
Мотылек вокруг стола
Облетел и, как подвеска
Ослепительного блеска,
Как застежка для косынок,
Сотканная из росинок,
Замер на незримой нити.
Люди добрые, взгляните,
Как одет он прихотливо
В темный бархат в три отлива.
И струится, слившись в трели,
Звон жемчужных ожерелий.

Расточительство какое!
Кто же дарственной рукою
Столько разбросал, однако,
Золота, эмали, лака,
Янтаря и серебра,
Столько ценного добра,
Столько сказочных сокровищ,
Что глазами жадно ловишь
Крохотное существо?
О, какое мотовство!

Собрались, единства ради,
Все стихии на параде.
Не страшись, мое перо,
Что вокруг тебя пестро
От кружащихся стихий,
Что вошли в мои стихи,
От бесчисленных творений,
Что стихам дают паренье.
Первый луч блеснул — и вот
Сразу смолк весь хоровод.
Ни дыханья, ни журчанья
В этом каменном молчанье,
Охватившем всю округу.
Твари, чуждые друг другу,
Воплотясь в слова поэмы,
Словно звезды, стали немы.
Что ж, душа, познала ты
В этом царстве красоты?
Вижу я, из-под подушки
Смотрят косо три лягушки

В стране восстанья лава.
— Добрые люди, мгла кругом, куда вы?
Давно вернулся с ярмарки народ!
— В дорогу мы. Так. Может, повезет.
Пока не сгинули от бед,
Старик, — прожить тебе сто лет! —
Мы встретим март у барского порога:
Хотим встряхнуть господ немного!
— Все обсудить вам миром удалось?
Всех убедить?
— Нет, старец, не пришлось.
Дошла до глотки желчь. Душа в огне.
Желчь изрыгать идем.
— По мне,
Уж если дело делать, так с толком — не иначе:
И так довольно крови прольете вы горячей.
Бояр хоромы ой как далеки!
Как дураки,
В путь собрались. А кто ваш атаман?
— Да вот он — Стан.
— Послушай, Стан! Ведь с атамана
И больший спрос. Зачем до Стрэоана
Решились вы тропой идти глухой
С одною ветхою сумой
И с голыми руками? Шутки эти
С умом шутите. Вы не дети.
Ведь поднимать мятеж идете
И на закон плюете —
А долго ль до тюрьмы?
— Вишь, не смекнули мы.

Как говорится, «с богом» люди шли.
Кончалась ночь. Вдали
Вдруг отблеск света выступил из мрака
Багрянцем тлеющего шлака.
Как факелы, в поля
Бросали искры тополя,
От крон их вспыхнул небосвод.
В огне метался с диким ревом скот…
Рояль, диваны изломали дружно,
Устроив сверху нужник,
Шкафы разбили — на полу гора
Презренного хозяйского добра.
Ковры, белье, одежду, и перины,
И кресла, и гардины —
Все в пламя!
Картины перетоптаны ногами.
Взметнулся дым над кладовыми,
Забитыми припасами съестными.
В них дорогие вина, изысканные блюда,
Но ни один голодный куска не взял оттуда:
Грехом великим эта снедь добыта,
И кровь сынов крестьянских с нее еще не смыта.
Вернулись под вечер в деревню,
Опять навстречу старец древний.
Глядит — один взял скрипку и картинку,
Другой — от стула спинку,
У третьего — моток шпагата,
Четвертый тащит ржавую лопату.
— Вернетесь, думал, с полными возами,—
Обвел старик толпу глазами,—
Пригоните домой коней, овец, коров.
Я слышал рев
Скота, сгоревшего в огне.
Теперь скажите мне,
Лишь в этом — после стольких мук — ваш подвиг,
братцы?
К чему ж, ответьте, было подниматься?

Стан пыль стряхнул с пустой сумы:
— Вишь, старче, не смекнули мы.

Старуха ищет: где родная хата?
Исчезло все — муж, дети и внучата.
Иль этот холм — село? Кругом черно.
Все огненною бурей сметено.

Там, где стояла церковь, школа,
Все выжжено теперь, все голо.
Кирпич, обломки, пепла груды,
Лишь здесь и там печные трубы.
Порой в золе найдет она крючок,
Дымящуюся жердь иль черепок.
И дрогнет сердце бедное, как пламя
Лампадки, гаснущей под образами.
Все дальше бабка, чуть жива, плетется.
Торчит журавль уныло у колодца.

Скрестились два стропила на столбе.
Не крест ли, старая, поставили тебе
Иль водрузили для крестьян распятье?
Пришел великий пост, — молитесь, братья!

Вот так, Урсей,—
Тяжелой мордой, головою всей
В колени мне заройся без опаски
И снова вскинь глаза, в которых столько ласки…
Спасибо, что меня признал ты братом!
Топлю ладонь в шелку косматом,
И нам — ведь правда? — хорошо вдвоем:
В моей ладони, в голосе моем
Хранишь и ловишь ты, потомственный пастух,
И эхо горное, и сыроварни дух,
И шум отары, и овчины запах…
А твердости в твоих могучих лапах
Не меньше, чем в дубинах тех танцоров,
Что дали мне тебя. Но мягок, добр твой норов —
И нежно схватывают кисть моей руки
Твои железные клыки…
Вот так и впредь: срывайся мне навстречу,
Хватай, тащи домой — я не перечу,
Твой поцелуй в усы как лучший дар приму!
Ты — мой, я — твой. И потому
Там, у ворот, существ добрей не зная,
Я написал, что ты — собака злая.