Вадим Чирков - Зажги звезду. Рассказы о красных следопытах

Законы, рожденные человечеством, законы добра, — это то, через что немецкий солдат должен переступить, то, что он должен разрушить каблуком своего сапога.

И вот во время власти «сверхчеловека», когда жертвы идеи гитлеровского фашизма во всех порабощенных странах исчислялись десятками миллионов, когда фашист пришивал к своему мундиру пуговицы из человеческой кости, русский генерал Карбышев, обреченный на смерть в фев-> ральскую морозную ночь, посылает таким же, как он, узникам, ожидавшим смерти, памятную записку:

— Помните: не все немцы — фашисты.

Счастлива та страна, в которой родился и вырос такой человек.

Об этом я думал, читая материалы и рассматривая фотографии и экспонаты музея 46-й кишиневской школы, собранные ребятами.

— Вот в этом пакетике, — говорили мне следопыты, — пепел сожженной белорусской деревни Хатыни.

— Земля и осколок снаряда из Сталинграда.

— Здесь песок с побережья Кубы.

— Этот портрет Володи Дубинина нам подарили в Керчи.

— Сабля времен гражданской войны.

…А однажды в подарок музею была принесена… мина!

— В лесу нашли, — возбужденно рассказывали Саша и Петя Лысенко. — Во будет экспонат!

Военрук Григорйй Николаевич глянул на мину и побелел.

— Она со взрывателем!

Немедленно, оглядываясь на мину, позвонили в милицию. Мину увезли подальше от людей и там взорвали.

Когда со следопытами и с их работой познакомился пэсть школы Евгений Осипович Бушмин, бывший узник Маутхаузена № Z2685, он прислал им самый, может быть, памятный для него и самый, вероятно, страшный «сувенир» — решетку колючей проволоки с кусочками изоляторов на ней (через проволоку пропускался электрический ток) — из Маутхаузена.

Этот экспонат — из того ада, что порожден был гитлеровским фашизмом на нашей планете и уничтожен людьми, которые вместе с Карбышевым говорили, говорят и будут говорить:

— Интернационализм — наше знамя!

Автор и главный герой этого рассказа — бывший разведчик 133-й стрелковой дивизии, освобождавшей север Молдавии, Николай Степанович Мурашов. Он недавно гостил в селе Медвежа Бричанского района и рассказывал следопытам о делах разведки. А потом прислал по просьбе группы «Поиск» одно из своих воспоминаний — для музея.

…Незадолго до этого события Саша Хайрулин был ранен в левую руку, и я не представлял, как без него справлюсь…

Днем, часов в 12, приехал связной из штаба и передал майору Дудову пакет. Минут через пятнадцать вызвали к Дудову меня, и я понял: есть работа.

Майор говорил без лишних слов: отобрать пять самых выносливых разведчиков, пополнить боеприпасы, запастись гранатами, будет радист с рацией… Это было первое, что составляло задачу, со вторым начальник разведки дивизии, по своему обыкновению, медлил, словно второе по сравнению с первым было неизмеримо легче…

— Так вот, Мурашов, — сказал майор, когда убедился, что я осознал всю важность первой задачи, — пойдешь к немцам в тыл и возьмешь языка. И не какого-то там солдата (в прошлый раз ты умудрился мне повара притащить), а офицера. Таков приказ. — В доказательство майор обернулся к столу и махнул туда рукой — я увидел пакет, который, видимо, и привез связной.

Без Хайрулина будет трудно, подумал я. Как же в такое дело без Хай- рулина?

Саша Хайрулин знал языки, да не один, а четыре вместе со своим родным татарским: немецкий, итальянский, французский. Вернее, пять, — он и на русском прекрасно говорил.

..Среднего роста, ладный, ловкий, Саша владел всеми приемами рукопашного боя: мог бесшумно: снять часового, а финку бросал метров на десять-двенадцать без промаха. Повара я в прошлый раз притащил потому, что не было со мной Саши, а насчет немецкого в группе было туговато и никто не понял, что бормочет этот толстый немец.

Выпгел я от майора, а Саша тут как тут, будто знал, зачем меня вызывали.

— Когда идем? — спрашивает.

— Кто идет, а кто в шашки остается играть, — отвечаю. — На кой мне ляд однорукий разведчик?

— Это я-то однорукий? — рассердился Саша. Вытащил руку из косынки да как влепит мне левой под дых — я чуть не сел. — Понял? — говорит. — Не имеешь права из-за царапины меня от дела отстранять!

Смотрю на него — побледнел: видать, не царапина, но у меня от его удара дыхание перехватило.

— Ладно, — говорю, — принеси разрешение из медсанбата, тогда пойдешь. А я еще у майора Дудова спрошу.

Ужасно не хотелось мне снова с поваром в часть приходить, а немецкого среди разведчиков, которых я мысленно уже отобрал, никто не знал.

— Яволь! — лихо отвечает Саша и исчезает.

Короче говоря, как начало смеркаться, группа вышла, и Саша Хайрулин, заново перевязанный, был с нами. От станции Красное мы повернули влево, углубились в лес. Миновали свои посты охранения, залегли. Каждые пять минут в нёбе ракета. Немец — педант, отсчитает пять минут и стреляет. А мы в эти четыре минуты — как только погаснет ракета — делаем бросок. Так и перешли линию фронта.

Днем отдыхали, ночью шли. Сделали километров, по моему подсчету, тридцать-сорок и остановились. Рацию спрятали в кустах, замаскировали. Заняли круговую оборону. Стали дожидаться утра. За эти полтора-два часа и отдохнули, кто сколько мог.

Рассвело, и я, чтобы знать, где мы находимся, должен был взять ориентир. Оставил за старшего Хайрулина, пошел опушкой леса к возвышенности, откуда можно определиться. Иду, лес тихий, птицы посвистывают, И хотя вокруг спокойно, но на душе у меня кошки скребут: нарушаю я одну из разведчицких заповедей — поодиночке мы не должны ходить…

Поднялся наверх, огляделся. Сзади лес, внизу, в долине, как на ладони — деревушка. Церковь в самой середке. Я снял планшет с картой, положил на карту компас и стал ориентироваться. Только хотел поставить точку на карте, как слышу сзади голос — тихий, вроде листья прошелестели:

— Рука верх!

Послушался, поднял руки — в одной планшет, в другой карандаш. Оборачиваюсь… В кустах лещины стоят два немца с автоматами, направленными на меня. Один улыбается, будто знакомого встретил:

— Гут… Гут…

Идет ко мне — сторонкой, автомата напарника не закрывая: опытный. Свой автомат опустил на грудь — это чтобы руки освободить. Достал пистолет, поднял защелку. Подошел вплотную, держа пистолет на уровне моей груди. Отодвинул капюшон, моего маскировочного плаща, увидел фуражку и сразу же опустил. Тихонько сказал второму, не оборачиваясь, довольный:

— Официр.

Снял с меня автомат, расстегнул ремень. На ремне у меня были автоматные диски, гранаты, финка, пистолет. Все перешло в его руки.

Я себя всеми чертями крою: будешь знать, как один ходить!

Мой автомат немец повесил на себя. Прощупал вещмешок на спине, убедился: продукты. Провел по моему телу руками, нет ли другого оружия. Снял планшет и кинул напарнику. Тот поймал, не опуская автомата, левой рукой.