Вадим Чирков - Зажги звезду. Рассказы о красных следопытах

В ночь на 16 сентября я допоздна работал вместе с радисткой над важным донесением Центру. Ничто не предвещало беды. На рассвете задремал в своем тайнике. Проснулся от тревожного крика Стефы; шестнадцатилетней дочери Врубля. Глянул в щель — двор полон гитлеровцев. Около скамейки, которой был замаскирован вход в тайник, лежал, обхватив руками окровавленную голову, Михал Врубль. Над ним склонились автоматчики. А чуть дальше — Стефа, распластавшаяся на земле. Немецкий ефрейтор с нашим «Северном» и Ольга с наушниками… Как я узнал потом, рацию запеленговали. Дом окружили, Ольгу схватили на чердаке во время передачи.

Между мной и врагами была тонкая дощатая стенка, всего несколько сантиметров. Слышно каждое слово. Но стрелять я не мог. Не имел права. Знал: погибнет Ольга, Татусь, Стефа, сам погибну и провалю задание.

Глухие удары прикладом, пронзительный крик Стефы, стон и голос Врубля: «Ниц! Ниц! Не знам! Не видал…» Полтора часа продолжался допрос гитлеровцев, требовавших ответа.

Ни Татусь, ни Стефа, не говоря уже об Ольге, ни единым движением не выдали меня. А ведь можно было избавиться от истязаний, даже не произнося ни слова. Достаточно было показать взглядом на схрон…

Вскоре при помощи опять-таки польских друзей я добрался до Бескид. Из лап абвера удалось вырвать только Ольгу.

О судьбе Михала Врубля и его дочерей Стефы и Рузи мне стало известно много лет спустя.

Татуся отправили в Мантемоныху — гестаповскую тюрьму. Ни камера с овчарками (была такая камера в Мантемоныхе: только шевельнешь рукой или попытаешься подняться — на тебя бросается специально выдрессированная собака и рвет твое тело…), ни ежедневные допросы и пытки не сломили патриотов.

Михала Врубля вывезли в Освенцим. Гитлеровцы повесили его за несколько дней до прихода туда наших. Стефа и Рузя прошли сквозь ад Равенсбрука — женского лагеря смерти — и остались живы.

Ничто не забыто, никто не забыт. Орденом Отечественной войны I степени посмертно награжден польский крестьянин Михал Врубль. Золотым Крестом Партизанской Славы отметило польское правительство мужество и стойкость Стефы и Рузи.

Да, ребята, в тот злосчастный день я не имел права обнаруживать себя. Слишком серьезными были обстоятельства: судьба целого города лежала на моих плечах. Можете понять мое тогдашнее состояние? Хуже нет минут бессилия. Но они — крепкое испытание воли… Иногда!»

Следопыты Калининской школы-интерната участвуют, конечно, в походах и операциях. Две из них известны всем: «Ветеран живет рядом» и «Ордена в твоем доме».

Ребята ходили по поселку, звонили в дверь или стучали в ворота, здоровались, спрашивали, действительно ли воевал хозяин дома в Великую Отечественную?

Сидели, беседовали, записывали нужное. А после заводили на ветерана учетную карточку со многими графами. Среди них была и такая — нуждается ли ветеран войны в их помощи? И если он нуждался, приходили помогать. Убирали во дворе и в доме, работали на огороде, ходили в магазин й в аптеку…

Такие же карточки следопыты завели на всех ветеранов, с которыми переписывались. Так была заполнена учетная карточка на Александра Георгиевича Кремса, делегата III съезда комсомола, который жил в Воронеже.

И вот однажды они получили от него письмо, где Александр Георгиевич извинялся за то, что долго им не отвечал, и объяснял задержку письма тяжелой операцией, которую перенес. Пожаловался далеким калининцам на то, что одному ему сейчас очень трудно…

Живи ветеран здесь — немедленно направился бы к нему веселый отряд следопытов-тимуровцев и всё бы, что нужно, сделал. А как помочь человеку, который живет в Воронеже?

Но, оказывается, есть способ!

Калининцы написали письмо…

И очень скоро получили ответ.

Сообщаем вам, что постоянное шефство над Кремсом А. Г. осуществляют пионеры средней школы № 28 (г. Воронеж, ул. Ф. Энгельса, 13). За ветераном закреплены пионеры тимуровского звена, они ознакомлены с вашим письмом и подробнее ответят вам сами.

Секретарь горкома ВЛКСМ В. Федосов».

Вскоре пришло и еще одно письмо. От Александра Георгиевича Кремса. В нем было только одно, написанное большими буквами, слово:

Может быть, это — самое короткое — письмо и есть главное в музее следопытов Калининской школы-интерната?

Холодно на улице.

Воробышек перья распушил — мячиком прыгает по мостовой.

У машин хвосты короче заячьих — так их мороз поджал.

Ворона, и та, сидя на ветке, голову в плечи спрятала, нос сучком торчит.

Кто идет по улице — торопится: руки в карманах, у рта парок, щеки красные.

Только один старик не спешит: стук палкой, стук по асфальту. Ни люди, ни машины, ни тем более воробьи его не интересуют. Ссутулился, голову от холода в воротник спрятал, а кажется — от людей. И куда он через весь поселок?

Тайны тут нет никакой. Идет старик к своему другу, для которого припас заветное слово.

Слово — это как ключ от волшебной дверцы: откроется, а за нею, чуть повернешь ключ, далекое-далекое время.

Встретятся приятели, заварят чай, усядутся за стол, и вот один из них — тот, что шел по улице, ни на кого не глядя, — и произнесет волшебное слово:

— А помнишь?..

Смолкнут часы на подоконнике, радио остановится на полуслове, машины за окном звук потеряют — и совсем-совсем другие голоса ворвутся в комнату.

Никто больше не нужен старым друзьям, и так им хорошо, словно не вдвоем они, а впятером-вшестером сидят и разговаривают, перебивая друг друга.

Но вот один из приятелей уехал погостить к сыну, живущему в другом городе. Неделю гостит, другую… И заскучал его товарищ. Некому заветное слово сказать, не с кем поделиться тем, что вот уже сколько времени копится. Сидит дома, углы в комнате считает, слушает шаги по тротуару. А они все мимо, мимо…

Вдруг слышит — кто-то стукнул в калитку. Неужели гость?

Поспешил к двери, вышел на крыльцо. А от калитки несется звонкое:

— Здравствуйте! Мы к вам!

— Ко мне? — не верит хозяин. — А по какому-такому делу? — Сам небритый и одет кое-как. Да и хмурый еще, неприветливый…

— Мы тимуровцы!

И, ничего больше не объясняя, вкатились во двор целой ватагой. А во дворе… Осень весь сад листьями засыпала — последний морозец их и подрумянил, и с деревьев скинул. Яблоня вся в яблоках, будто до Нового года так и собирается простоять. Дрова есть, а не пилены и не колоты. Воды в ведре — на донышке…

Рассыпались по двору и по дому, отовсюду голоса — словно воробьи на пшено слетели.

Час прошел — и двор и дом преобразились, как в сказке., когда Марья- царевна вышла во двор — платочком махнула.