Николай Лузан - Между молотом и наковальней

Там, несмотря на поздний час, его с нетерпением ждали. Последний раз он виделся с матерью и сестрой полтора года назад, и потому до самого утра они провели время в разговорах. Потом после короткого сна, наскоро перекусив, он отправился в город. Ноги сами привели в волейбольный клуб «ДЭСЭИ». За шесть лет здесь многое изменилось. О прошлой беззаботной юности и позабытом любимом волейболе ему напоминали поблекшие от времени фотографии на стендах и нестареющий тренер Айдин. Тот по-прежнему жил одним волейболом и с гордостью рассказал о своих учениках, делах клуба и планах на будущее. Ибрагим слушал и не находил себе места в его планах. Не без грусти простившись с Айдином, он еще долго бродил по улицам Стамбула, пока неожиданно не встретился с тем, кого меньше всего рассчитывал увидеть здесь.

Это не могло быть ошибкой — выразительный профиль и характерная посадка головы не оставляли сомнений, и он окликнул:

— Гум?!

Тот обернулся и застыл в изумлении. В первое мгновение оба растерялись, не могли найти нужных слов и с жадным любопытством разглядывали друг друга. Прошло почти шесть лет с того дня, как они расстались на пограничном переходе на реке Псоу. Ибрагим отметил про себя, что с тех пор старый друг сильно изменился. Рубашка с трудом сходилась на раздавшейся груди. Лицо округлилось, а в глазах уже не было того юношеского задора. О прошлом военном лихолетье, через которое им пришлось пройти в Абхазии, напоминали лишь ранняя седина на висках и рубец на шее Гума.

— А я думал, ты в Англии! — воскликнул Ибрагим.

— Был, а теперь здесь! — обрадовался встрече Гум.

Подчиняясь порыву, они бросились навстречу и, тиская друг друга в объятиях, повторяли:

— Как ты?

— А ты как?

— Выглядишь молодцом!

— Ты тоже!

И когда схлынули радостные эмоции, Гум предложил:

— Может, куда-нибудь зайдем и поговорим?

— Конечно! — охотно согласился Ибрагим.

Подходящее место им не пришлось долго искать. Они зашли в первый попавшийся на пути бар и заняли столик в углу, подальше от шумной компании. Гум щедро пробежался по меню, но Ибрагим выбрал искандер-кебаб, баклава-хавуч и кофе. Пока официант занимался заказом, старые друзья вспоминали прошлое.

— Ты как тогда добрался? — поинтересовался Ибрагим.

— Можно сказать, что нормально, — не стал вдаться в подробности своего возвращения в Турцию Гум.

— А контузия прошла?

— В первое время пришлось помучиться, и если бы не профессор Бехчели, то не знаю, чем бы все закончилось. А так все о'кей, успел даже закончить университет.

— В Лондоне?

— Да.

— А Эндер, как он?

— В Англии остался. Но я с ним давно не встречался, — поспешил свернуть разговор о нем Гум и в свою очередь поинтересовался: — Как наши ребята: Кавказ, Окан, Эракан, Мухарем?

— Живы и здоровы. Кавказ и Окан сейчас здесь.

— Да?! А я и не знал!

— В Трабзоне. Скоро должны подъехать.

— Значит, встретимся! — оживился Гум. — А как дела у Мухи?

— У него свой бизнес. Занялся углем в Ткварчале.

— Ну дает! Никогда бы не подумал.

— И неплохо получается. Меня с Эрканом к себе приглашал.

— А что не пошли?

— Время еще не пришло.

— Все в охране?

— Да!

— У Владислава Григорьевича?

— У него.

— Как он?

— Такой же, никому спуска не дает. Вчера на пресс-конференции так этих журналюг раздербанил, что теперь надолго запомнят! — не без гордости сказал Ибрагим.

— Слышал, знакомые ребята рассказали. Вот гады, сколько лет после войны прошло, а им все неймется! — с ожесточением произнес Гум.

— Ничего, мы терпеливые! Рано или поздно, но до них дойдет, что Абхазии им не видать как собственных ушей! — категорично заявил Ибрагим и затем предложил: — Может, хватит о политике, лучше расскажи, как живешь. Я слышал, ты женился?

Гум удивился, и было чему. Со дня свадьбы не прошло и недели, а о ней уже стало известно Ибрагиму. Тот хитровато прищурился и заметил:

— Вот видишь, как разведка в Абхазии работает.

— У меня просто слов нет! Может, ей известно, где мои миллионы лежат? — в тон ему ответил Гум.

— Ну, если уж ты с ними к нам приедешь, то еще больше будем рады.

После этих слов добродушная улыбка, гулявшая по лицу Гума, мгновенно пропала. Задорный огонек, горевший в глазах, погас. Он нервно повел плечами и, избегая взгляда Ибрагима, затеребил в руках салфетку. Возникшую неловкую паузу разрядил официант. Он вовремя подоспел с заказом, и друзья поспешили накинуться на поздний обед.

Ибрагим, с утра перекусивший одним бутербродом и чашкой кофе, с аппетитом уплетал искандер-кебаб, который так вкусно могли приготовить только в Стамбуле. Гум тоже не страдал отсутствием аппетита и энергично работал вилкой и ножом над румяным куском хюнтар-бекеды. Но мрачная тень, появившаяся несколько минут назад на лице, не покидала его. Из головы не шли последние фразы, произнесенные Ибрагимом. Они разбередили в душе, казалось, уже навсегда забытое чувство вины перед ним, Кавказом, Оканом и теми ребятами-махаджирами, что испили до конца горькую чашу войны.

В его памяти всплыли так, будто все это происходило только вчера, тесная комнатенка в Гудауте и глаза Ибрагима, Кавказа и Окана. В них не было ни упрека, ни осуждения, но сейчас, как и тогда, в нем с прежней силой заговорило чувство вины. Он так и не смог вернуться в Абхазию. И потом, когда излечился от контузии, не один раз задавал себе вопрос: почему? Что задержало его в Турции? Страх? Наверное, нет, к нему рано или поздно привыкаешь. Скорее, безотчетный ужас, что поселился в нем в тот день, когда мина попала в их с Зуриком окоп.

Лицо Гума побледнело. С фотографической точностью перед ним возник ужасный и отвратительный лик войны. Эти искромсанные осколками запекшиеся куски — все, что осталось от Зурика. Кровь, хлестанувшая струей из обезглавленного тела. Выкатившиеся из орбит глаза, которые, подобно раскаленным углям, еще долго жгли душу Гума и по ночам страшными кошмарами напоминали о прошлом. Или что другое?

Перемена в поведении друга не осталась без внимания Ибрагима, и он поинтересовался:

— Что с тобой, Гум?

— Все нормально, Ибо! — поспешил успокоить он.

— Да какое «нормально»! На тебе лица нет!

— Сейчас пройдет.

— Контузия дает о себе знать?

— Нет! — и, нервно покусывая губы, Гум с трудом произнес: — Ты и ребята считаете, что тогда я струсил и сбежал?! Так?

— О чем ты говоришь! — шумно запротестовал Ибрагим.

— Нет, я не струсил! Если снова война, то, не сомневайся, я буду с вами!

— Я и не сомневаюсь.

— Тогда была война, а сейчас… — Гум смолк, пытаясь найти нужные слова. — Понимаешь, Ибо, ну, как тебе сказать, эта жизнь в Абхазии.

— Я все понимаю, там не Стамбул, но если.