Константин Плужников - Забытые страницы русского романса

И все равно слышит король, как «незримые струны звучат». «Молчите, проклятые струны»,— кричит он опять, и кажется, что он готов волосы рвать на голове в отчаянии от содеянного зла.

Совсем другой смысл имеет рефрен в «Колыбельной» (соч. 70, № 3). Там — злоба, отчаяние, любовь, проклятие; здесь — как бы в подсознании звучит неизменная мысль-чувство «Усни, мое сердце, усни». Одиночество поглощает человека, знавшего когда-то счастье, в сновиденьях лишь являются «прекрасные грезы». Романс, однако, не трагичен; по настроению — это элегическое созерцание прошлого. Соответственны и краски — мягкие, акварельные: простой прозрачный аккомпанемент в виде мягко покачивающихся «фигур» в левой руке и «пятна» аккордов в правой, рождающие свою скрытую мысль-мелодию. Пленяет особенная прелесть мелодии этого романса, скромной, как полевой цветок; в ней чередуются фразы, как бы застывающие на одной ноте, подобно неотвязно-мечтательной мысли, и фразы распевные, выдающие сердечное волнение. Последнее «усни» исполнитель должен увести в «сферу ирреального»: он слышит далекий голос — эхо — уже в небытии.

Подобный пример находим в романсе «Не плачь, мой друг» на слова Лонгфелло в переводе О. М-вой (соч. 38, № 4). Очень эмоциональный, концертный по характеру, он содержит смысловые кульминации на словах «прости... забудь» (тт. 11—15 и 35—38), по которым и должен выстраиваться весь исполнительский план. И тогда достаточно традиционный романс будет интересен для слушателей.

Соч. 70, № 4 «Небосклон ослепительно синий». Это один из «итальянских» романсов Аренского — о красоте природы и любви. С легким покачиванием лодки в лазурнобирюзовой воде ассоциируется фортепианная партия. Как на итальянских полотнах С. Щедрина, картина «оживает» на глазах: здесь и нежно-лазурная даль, и группы изящных пиний, и бело-розовый миндаль и, конечно, Везувий.

Со слов «Мы с тобой ласки трепетной полны, милый взгляд твой любовью горит» понимаем, что лодка — пристанище двух влюбленных. Природа помогает им обрести и осмыслить самые прекрасные, сокровенные чувства:

И лишь по последнему речитативу мы догадываемся, что все это — воспоминания:

Чтобы подчеркнуть значение слов, композитор оставляет для них прозрачную аккордовую поддержку. Петь и играть этот романс не только легко, но и увлекательно. Но и работать есть над чем: пианисту необходимо найти особое туше, так как у него не аккомпанемент, а как бы слегка вибрируемый, пронизанный зноем воздух, который и рождает мелодию. Каждый мотив ее — в пределах терции — поется завороженно.

Совсем по-другому, открыто страстно должны звучать эпизоды любовных излияний: мелодии их широко распевны, здесь только важно в моментах кульминаций не «снизиться» до надрыва.

Последний романс соч. 70 «Я на тебя гляжу с улыбкой» можно трактовать вновь как признание в любви:

Написан этот романс во всех отношениях несложно: хрупкий прозрачный аккомпанемент, округлые недлинные фразы у голоса в коротком диапазоне (фа 1— соль 2), его можно спеть, что называется, «с листа». И — сразу забыть? Нет! Не забываем же мы красоту скромного подснежника, фиалки, неярких полевых цветов; так и здесь: чем скромнее краски, тем пристальнее надо рассматривать каждую деталь. С трепетным отношением можно спеть все эти затаенные «молчи» или прослушать многозначительные гармонические смены в тактах 12—15, и тогда эта «безделушка» превратится в шедевр, после которого можно петь и другие миниатюры Аренского, и «Я помню чудное мгновенье» Глинки.

Альбом соч. 70, составленный из романсов на стихи одного поэта, не является циклом, вместе с тем его пронизывают настроения меланхолической грусти, горестных сомнений, солнечной радости — все это есть в музыке. Пианист же и певец должны быть движимы единой целью — достичь идеала, и тогда каждый романс будет ступенькой к вершине.

В добавление к разобранному выше «итальянскому» романсу Аренского считаю необходимым назвать еще два — «В садах Италии» на слова А. Голенищева-Кутузова (соч. 64, № 2) и «Две песни» на слова А. Хомякова (соч. 27, № 5).

В первом из них, вальсовом по характеру, очевидны вокальные трудности: высокая тесситура являет свое право на владение ею, особенно часто встречаются ноты в переходном регистре. С 25-го такта на словах «Где красу юных пальм сторожит кипарис, где с землей небеса в темной неге слились» секвенционный взлет фраз буквально «запирает» дыхание. Потому вдох должен быть очень экономным. Считаю, что для тренировки дыхания высоким голосам разучивать этот романс полезно. По содержанию же он мало интересен.

Другой романс — «Две песни» — я часто пою в концертах и не устаю размышлять об этом произведении. В нем две части, что заложено в самом названии: первая — о прелести песни «полуденной страны», сладкой, «как томный свет любви». Она — из традиционно-песенных итальянизированных оборотов и кадансирований. Во второй речь идет о другой песне — «...то песнь родного края. Протяжная, унылая, простая». В ней горе, метели, «тихие напевы колыбельной», и композитор здесь изъясняется языком русской крестьянской песни: от нее почерпнул он и квинтовый «зачин» первой фразы, и кварто-квинтовую основу других фраз. Соответственно и певцу надо воспользоваться разными красками для двух таких разных образов: суметь, например, в тактах 42—43 переключиться с трехдольного размера на двудольный (в помощь ему фермата в т. 43), перестроиться эмоционально и, главное, найти в звучании голоса тембровое им соответствие.

Еще два романса на стихи Хомякова привлекли мое внимание: «Желание» (соч. 10, № 5) и «Певец» (соч. 27, № 3). «Выпадая» из привычного круга тем и образов лирики Аренского, они дают представление о его эстетикохудожественных исканиях. Так, в «Желании», раннем романсе, яркая концертность, праздничность (Allegro appassionato) музыкального материала продиктована провозглашаемой позицией поэта-композитора:

В романсе «Певец» утверждается вечное искусство певца: прошли века, «но не замолкли струны золотые, и сладкий глас певца по-прежнему звучал». Мощная, необычайно широкая по объему мелодия (до — до-бемоль 2) сопровождается на всем ее протяжении арпеджированными аккордами, имитирующими звучание гуслей («под перстом моим дышали струны»). Многочисленные кульминации, причем на ff и даже fff, не дают певцу возможности «отдыха», лишь в последней фразе романса появляется долгожданное pianissimo (гласная «а» в слове «сладкий» на до-бемоль 2, которую следует брать фальцетным приемом). К сожалению, я ни в чьем исполнении не слышал это произведение и ввиду тесситурных трудностей рекомендовать его к изучению не берусь.