Арест Ант - Как стать контрабандистом

Следующую остановку сделали в Котке. Нас поместили в одну камеру и выдали сухие пайки. Цветняк быстро и молча сжевал свой бутерброд, растянулся на бетонной плите и демонстративно закрыл глаза. Намёк очевиден. Я достал из кармана книгу и стал перечитывать последнюю главу. Что-то перед судом вся развязка в голове совершенно не удержалась. Может, хоть сейчас узнаю, чем там у автора всё закончилось.

В Миккели мы прибыли очень поздно.

Вертухаи забрали все наши вещи и без шмона засунули нас в узкую камеру-четвёрку. Я чертыхнулся, вспоминая раздолбанный унитаз, но протестовать не стал. Всё равно впереди только одна ночь, а спать уже хочется зверски. Видно сомлел на нервной почве.

Сложив два матраца и кое-как разобрав постель, я удобно прилёг, собираясь выкурить последнюю сигарету перед сном. Никакая сила не заставит меня выполнить здесь даже укороченный вечерний моцион.

Но тут прорезался цветняк. Он, разбирая своё лежбище, несколько раз открывал рот, но так пока ничего из себя не выдавил. Зато сейчас вдруг разродился:

– Ты из этой тюрьмы? – по-английски он говорил не просто хорошо, а даже с каким-то укоренившимся южным акцентом. Явно не по фильмам pronunciation (произношение) себе поставил. Такое специфичное произношение прилипает, если долго прожить где-нибудь в Техасе или Нью-Мексико. Встречались мне уроженцы тех мест.

– Да.

– Давно сидишь?

– С ноября.

– Какой этаж?

– Здесь третий. С конца декабря.

– Кто сосед?

– Э-э-э… greenhorn (новичок, неопытный).

– За что сидит?

– Manslaughter (непредумышленное убийство).

– Откуда сам?

– Из России.

– С байкерами знаком?

– Нет, – я решил не сообщать, что до сих пор считаю их только хоть и потенциальными, но весьма полезными донорами человеческих органов. Правда, только очень определённых. Лёгкие, печень и почки никому не рекомендую.

Цветной потерял ко мне всякий интерес и занялся своей постелью. Тут я не выдержал и задал давно мучавший меня вопрос:

– А ты сам кто?

– Road Captain.

– Кто?

– One per-cent biker. 198

Я запнулся. Наверно ожидал услышать какое-нибудь особо поэтическое погоняло, как Могучий Дроссель, Газующий Гризли или уж совсем дешёвую безвкусицу, типа Торпеда-Лысый Череп. А тут что-то бухгалтерское. На всякий случай уточнил:

– Извини, это твоё имя или должность?

Он оторвался от пододеяльника, который до этого долго и подозрительно осматривал со всех сторон, повернулся ко мне и требовательно спросил, указывая на свои штаны из «чёртовой» кожи:

– Это что?

– Pants (брюки), – немного подумав, добавил, — Handmade leather (кожа ручной выделки).

– Chaps (ковбойские наштанники), – наставительно сообщил он и постучал по ним пальцем. Штаны ответили глухим звуком.

«Да тут последняя блондинка поймёт, что не шёлковые панталоны», – но вслух этого я произносить не стал. Дорожный покровитель их знает, насколько трепетно они к своим доспехам относятся.

– My mascots… (талисманы на счастье) – он любовно обвёл пальцем свои побрякушки на куртке.

– That's cool! (круто!), – без всякого энтузиазма сообщил я, ожидая, что сейчас будет представлен на обозрение монументальный нательный гимнаст на пару-тройку фунтов. Но ошибся.

Цветной кекс вдруг весь скрючился, напрягся и выдал просто какой-то невероятно оглушительный взрыв. Он явно прислушался к звону в своих ушах и удовлетворённо выдохнул:

– THAT'S cool! (ЭТО круто).

Я моментально затаил дыхание. Вот тебе и Газующего Гризли. Вы песен просили…

Одно радует, что успел сигарету затушить, а то ненароком так всю тюрьму можно поднять на воздух. Несмотря на её историческую монументальность. Хочется верить, что он выдал больше, чем один процент от заявленной мощности.

Через минуту я осторожно принюхался. Вроде особых изменений нет. Может эти его чапсы ещё и фильтром работают? Или они у него с газовым подогревом? Тогда это исторический момент. Прямо у меня на глазах в этих необъятных штанах материализуется огромный кукиш «Газпрому» от имени всей продвинутой Европы. Больших денег такое know-how может стоить. Только бы он на ночь это сокровище с себя не снял.

– It is cold today (сегодня холодно), — как бы в пространство произнёс я задумчиво, но очень раздельно и с напором. Может, подействует?

Подействовало! Он потянул носом, повздыхал и завалился во всей своей скрипящей сбруе. Я решил, что мне нечего подавать дурной пример и так же улёгся одетым. Лучше напрочь пропотеть, чем к утру задохнуться. Кто его знает, где его оставшиеся таинственные 99% затаились?

После завтрака он прервал молчание:

– В тюрьме сейчас финские байкеры есть?

– Не знаю. Через пару часов сам сможешь узнать, – я неопределённо пожал плечами.

Но он отрицательно помотал головой. Немного подумал:

– Сегодня меня перевезут в другую тюрьму. Не говори, что меня здесь видел, ОК?

– ОК, – я кивнул, хотя совершенно не понял такой таинственности. Инкогнито к вам едет ревизор… Но это не мои заморочки. Пусть эти мотокексы с мотокренделями сами свои сцепления регулируют. И газуют себе на здоровье, пока выхлопная труба не отвалится.

Но кое-что хорошо бы уточнить.

– У тебя это первая ходка (prison term)?

– Что? – мне вначале показалось, что он не понял вопроса, но тут он криво усмехнулся, – За последние 15 лет я 12 провёл в тюрьмах.

– А сейчас что?

– Foolishness (дурь), – он отвернулся и больше рта не раскрывал. Вот и понимай как знаешь – то ли в плохом, то ли в хорошем смысле.

Перед уходом я удостоился от него еле заметного кивка и под это сомнительное благословение покинул камеру. Но не успел переступить порог, как первый же вдох сильно поколебал мою веру в адсорбирующие способности чапсов.

Накатившее хмурое настроение буквально тут же просто в хлам усилил и окончательно допохабил какой-то чересчур нервный вертухай-шмональщик. Он без разговоров сгрёб в отдельную кучу все мои сигареты, упаковки табака, кофе и сахар. Потом подумал и добавил туда же шампунь. Зато чай не тронул.

– Будет возвращено при выходе из тюрьмы.

– Что? Да я только вчера прибыл! И как я без этого здесь обойдусь?

– Завтра будет магазин. Там всё необходимое можно купить. А это будет храниться здесь, – он с треском отодрал от рулона пакет для мусора и небрежно смахнул туда конфискованное. Сорвал бирку с моего пакета и привязал к горловине, – Всё. Свободен.

Весь кипя от столь явной борзоты, я стал распихивать свои шмотки. Вот так отъехал на пару-тройку дней, а тут уже власть переменилась. И теперь всё, с таким трудом нажитое, каждый норовит скоммуниздить.

На выходе я нос к носу столкнулся с Сулевом, который открывал свою каптёрку. Он осмотрел меня и изобразил подобие улыбки: