Владимир Кожевников - Забытый. Литва

Литвины бежали. Пешцы просто беспорядочной толпой, лишь бы где укрыться. Бросались и в этот лес — немцы их не преследовали. Конница отбивалась со смыслом, грамотно, небольшими отрядами. Отскакивали, разрывая дистанцию, разворачивались и ударяли по наступающим, чтобы дать уйти пехоте.

Среди немцев пешцев не было (Дмитрий отметил это и обрадовался, как-то автоматически, без мыслей), их и на поле-то было мало, а преследовать — тяжелы. Конница же наседала густо, избивала пешцев. Когда литовские конные контратаковали, немцы останавливались, смыкались поплотней, отбивали удар, опрокидывали противника, шли вперед, догоняли пешцев и беззлобно, методично, как капусту в корыте, начинали рубить.

И вновь налетали конные литвины, и вновь немцы приостанавливались и смыкались, и так далее...

Разведчики наблюдали это долго, часа полтора. Потом погоня прошла мимо, отгремела, скрылась.

На поле остались валяться трупы, выли раненые, бегали беспризорные лошади, то там, то тут проезжал всадник в сторону немецкого лагеря. Это был либо раненый, либо награбивший уже — больше некуда, с конем, а то и с двумя в поводу, на которых тоже было до черта нагружено.

Тогда Станислав велел звать князя. Дмитрий подъехал на неоседланном коне, босиком, только рубаха и порты.

— Ну!

— Глянь, князь. Кое-кто уже возвращаться начинает. Дмитрий посмотрел внимательно, но с полминуты, не больше:

— Вот когда они не по одному, а толпами поедут, тогда... Гаврюха, ты тут?

— Тут, где мне быть.

— Вели седлать и выводить на опушку, на исходный. Сотников ко мне. Мой доспех сюда.

Начали подъезжать сотники. Дмитрию подвезли доспех. Он начал неторопливо седлать, одеваться, изредка взглядывая на поле.

Мысль о гибели деда все сильней давила его. И уже не только и не столько горем, сколько тягостной заботой: как будет дальше?

«Как с Любартом теперь сложится? С Бобровкой что будет? Куда подаваться? Как себя вести?»

Ему и стыдно было, что пред ликом такого горя он вдруг ударился в житейские мелочи, но и отделаться от них не было никакой возможности. А самое скверное — они отвлекали его от главного.

Вот он — бой! Все силы ума надо собрать и направить на одно — победу. А тут...

Простительно, если бы его оглушило горе. Так ведь нет! Если себе не врать: горе было, ощущалось, до тошноты, до боли, но оно не мешало думать, помнить, принимать решения. Мешали вот эти житейские: как? Куда? Что теперь?

«Дьявольщина!»

Конь был оседлан. Доспех надет, подтянут, пригнан.

По полю потянулись мелкие и крупные ватажки немцев, обремененных награбленным добром: доспехом, лошадьми.

Дмитрий сделал знак «к бою!». Лес позади него зашевелился. А он смотрел на едущих немцев, и ничего не отмечалось у него в голове кроме их длинных от заходящего солнца теней.

И вдруг ни с того, ни с сего стоявший рядом Гаврюха шепнул:

— Ремешок у него на шлеме перетерся. Или подопрел.

— Что?!! — почти вскрикнул Дмитрий.

— ...Не обрезан, а порвался. Вот тут, под ухом, я посмотрел...

У Дмитрия словно чирей прорвало: боль пронзила и отпустила, слезы побежали в небольшие еще усы, и словно шепнул кто-то: «Отомсти за деда, и ты успокоишься».

Дмитрий не стыдясь, не отирая слез, повернулся к солнцу. Хоть оно и спряталось за лес, хоть и было на западе, ведь он всегда обращался к НЕМУ на солнце. Перекрестился и склонил голову. Мелкие мысли оставили его.

Снял свой шлем с луки седла и внимательно осмотрел ремешок и застежку. Потом медленно надел, поправил, застегнул. Стоявшие вокруг сотники, разведчики, отроки с тревогой смотрели на него. Дмитрий вскочил в седло, оглянулся, скривил рот в вымученной улыбке:

— За деда надо отомстить, ребята. Иначе Он нам не простит. И было ребятам непонятно: он — это дед или Он сам, Бог.

— Не сомневайся, княже, — тихо ответил за всех Вингольд.

— Все готовы?

— Да.

— Выходим, как бились: Михаил, ты левый фланг, ты вместо деда. Вингольд — правый, я в центре. Сильно не растягивайтесь, чуть что — ко мне плотней, а то растеряемся. Корноух, ведешь арбалетчиков сразу, вместе с Михаилом и разворачиваешься на восток. Охранишь нам тыл. Чтобы ни одна тварь не прорвалась!

— Постараемся, княже.

— По местам! Я дам знак, — и отвернулся к немцам.

По полю всадники ехали уже сплошной беспорядочной толпой. Пыль встала стеной. Слышались крики, хохот, кто-то затянул уже песню...

— Корноух!

— Я, князь.

— Будешь держать дорогу, никуда не уходи. Жди нас здесь, хоть сдохни. Понял?

— Понял. Только вы не очень, я думаю...

— Как получится. Жди!

Толпа победителей вдруг резко поредела, и минут через десять поле опустело.

— Нельзя дать им оторваться, братцы, — вздохнул Дмитрий и последний раз внимательно посмотрел на восток. — Вперед!

Михаилу выезжать было дальше всех, его три сотни пошли первые, галопом. Дмитрий с четырьмя сотнями тронул следом, рысью. Вингольд остался на месте, ожидая, когда развернется центр. Корноух поскакал вслед за Михаилом, растягивая своих арбалетчиков в цепь.

Дмитрий видел: воины сосредоточенны, собранны, уверены, свежи. Не было суеты, бестолочи, накладок.

«Хоррошо! Оччень хоррошо! — Дмитрий сильней и сильней сжимал зубы.

— Ну, ссуки тупорылые! Держись!»

Это действительно получилось хорошо. Потому что были маневр, задумка, бой, как подсказывал Плутархос, а не глупое противостояние «стенка на стенку», где полководцу нечего делать, кроме как посылать в драку все новые и новые резервы и ждать, у кого они быстрее кончатся. И в зависимости от этого либо идти вперед, громить, жечь и грабить, либо уносить ноги.

Ведь Бобер, хотя и не читал Плутархоса, никогда силой силу не ломал и внука к тому приучал. А уж монах со своим Плутархосом и вовсе воспитали...

И вышло все как в сказке, как во сне. Полк развернулся и кинулся в недалеко еще отползшую тучу пыли, в которой никто не подозревал о смерти, накатывавшейся сзади.

Волынцы стали рубить не сопротивлявшихся людей, людей расслабленных, уставших и радостных, одержавших победу, многих уже полупьяных, нагруженных награбленным добром, — то есть полностью небоеспособных.

Первые полегли, так ничего и не сообразив. Потом начался шум, гвалт, но никто еще некоторое время не думал бежать, спасаться, никто не понимал, что происходит.

И только когда уже взвизги, крики и стоны порубанных превратились в жуткий вой, немцы как-то все вдруг ощутили, что сзади навалилась неведомая сила (кто?! Сколько?! Откуда?!!) и немилосердно их уничтожает.

Вот тогда началась паника. Бросая все, рыцари кинулись к своему лагерю.

— Не отставать! — ревели княжеские сотники.

Сам он молчал. Только вертел мечом, как сумасшедший. И к каждому удару пришептывал: «Смотри, дед! Смотри!»