Владимир Кожевников - Забытый. Литва

Много дал бы Дмитрий, чтобы узнать, о чем они говорят там, на пригорочке. И вообще-то он мог подъехать и послушать, но не поехал. Стоило ему вспомнить вчерашний совет, как кровь бросалась в лицо, а внутри начинало ворочаться что-то столь нехорошее, что даже смотреть в сторону Олгерда не дозволяло.

«Черт с вами! Советуйтесь, коль дело не идет. Нам помалкивать, да приказы исполнять».

Кейстут после длинного и горячего, с выразительной жестикуляцией, спора развернулся возвращаться к своим пешцам. Тут уж Дмитрий не выдержал и как бы случайно сместился к флангу, пересек дорогу возбужденному, взвинченному дядюшке:

— Что дальше, князь Кестутис?

— Дальше? — Кейстут глянул мимо, как не узнал, и отвернулся. — Дальше подождем.

— Чего подождем?

— Посмотрим, что Олгердова конница сможет слева. Может, объедет...

— Объедет?! — ахает Дмитрий.

Кейстут смотрит на него как на ребенка и проезжает. У Дмитрия звон в голове и никаких больше вопросов. «Или я вовсе дурак?! Или они что-то таят? Как он сможет объехать рыцарей слева, если у них как раз за левым флангом — резерв!»

Нет. Конечно, Олгерд не очень надеялся объехать рыцарей с фланга. Он хотел как-то использовать численный перевес: отвлечь часть сил рыцарей на эту фланговую демонстрацию, а самому снова ударить по «свинье» и зажать ее с двух сторон.

Ждать, однако, пришлось совсем недолго и совсем не виленскую конницу. Как только строй рыцарей пришел в порядок, а «свинья» укрепилась и приняла прежний вид, опять загнусавили ("До чего же противно!» — Дмитрия аж корежило) трубы, и сначала «свинья», а за ней и весь немецкий строй шагом опять качнулся вперед.

— К бою! — вне себя взревел Кейстут, выезжая со своим небольшим отрядом справа от пешцев, впереди прикрытия Вингольда.

— Стрелки, к бою! — машинально повторил Дмитрий, соображая лихорадочно, сразу ему разделить свой резерв и бросить на фланги или посмотреть, кому придется хуже. Подумал, решил подождать, успокоил себя и вернулся на середину строя.

Нос «свиньи» уперся в литовский строй, но не прорвал его (литвины бились крепко!), а остановился и стал «тупеть», так как фланги еще двигались. Но двигался и литовский строй, начиная охватывать весь торчащий вперед немецкий клин, а когда сцепились по всему фронту, настала очередь и тех немецких пешцев, которые стояли колоннами на флангах «свиньи». Они уже не могли удержаться в колоннах, так как литвины подступали к ним сбоку, им пришлось разворачиваться и встречать удар. Они и развернулись, и встретили, и отбились, и двинулись вперед, и когда наконец войска сошлись по всей линии, от «свиньи», собственно, мало что осталось, получилось просто, что немецкая пехота большим, но довольно тупым углом вдвинулась в литовский строй и, не прорвав его, увязла, а драка пошла на избиение: кто крепче, тот и устоит, тот и победит.

Секлись люто, а преимущества не обозначалось. Ни у тех, ни у других. Клин, однако, все «тупел», стесывался, острие его несло большие потери, сюда из глубины подходило все больше немецкого резерва, тут голубые щиты с крестами валялись уже кучами. Именно здесь — Дмитрий хорошо это видел и досадовал, что не видит больше никто из князей, а потом ведь не оценят! — отличались его арбалетчики.

Стянувшись в плотную группу прямо против острия клина, не уязвимые для стрел противника, они хладнокровно выцеливали и сбивали самых рослых, мощных копьеносцев Ордена, сея страх, а может, и панику в их рядах. Хотя шеренги немцев непрерывно пополнялись выбегающим откуда-то из глубины, с тыла, из-за лучников, резервом, потери в иные моменты были так велики, что копьеносцам приходилось на несколько шагов отступать, чтобы сомкнуть строй, отчего клин все «тупел» и «тупел».

«Аи, орлы! Аи, молодцы! Было б вас у меня не сотня, а хотя бы сотен пять! А?! Вот накрошили-то бы!»... — Дмитрий не мог налюбоваться своими стрелками, он даже о флангах забыл на какое-то время. Но ему скоро напомнили.

Что творится за пехотой, слева и справа, Дмитрий видеть, разумеется, не мог. В поднявшихся тучах пыли он даже свои сотни не видел. Но о своих ему еще докладывали гонцы, а что там, дальше, он не знал.

Между тем по всему фронту конные рыцари отодвигали, отдавливали литвин назад. А у Кейстута в двух местах даже разорвали строй. Это знал Олгерд, ему доносили с флангов, что рыцари одолевают, просили подкреплений, но выходило, что подкреплять надо всех, а на такое не предусматривает резервов ни один полководец. И он все ждал и ждал, чтобы определиться, куда его двинуть, а войска все пятились, и положение становилось угрожающим...

Дмитрий, когда увидел, что битва движется в сторону литвин, перестал любоваться стрелками, повернулся к своим конным:

— Василий, к деду! Узнай, как там. Василий умчался.

— Андрей, ты к Вингольду... — но Дмитрий не успел договорить. Справа, из-за арбалетчиков вывернулся на взмыленном ошалелом коне, с иссеченным щитом, с обнаженным мечом, всадник:

— Князь!! Выручай, князь!! Скорей! Там у Вингольда худо! Там Кейстута, кажись, того... — он в изнеможении опустил меч.

— Что Кейстута?! — Дмигрий поднял два пальца: «две сотни со мной!»

— Ему фронт разодрали. Он впереди где-то машется, как бы не отрезали... А на нас такая силища навалилась, Вингольду одному уже не справиться!

Дмитрий дернул из ножен меч. Противно завибрировало «под ложечкой», вспомнилась Турья. «Будь оно проклято! До конца жизни что ли буду ссать перед боем?!» И закричал:

— Две сотни, Витольда и Доната, за мной! Гаврюха, ты здесь старший! Потребуется помощь деду — веди! Но полсотни оставь прикрывать стрелков! Обязательно! Слышишь?!

— Слышу, князь!

— Вперед! — И Дмитрий пустил Гнедого в галоп, чувствуя, как слабеет, унимается дрожь, и вспыхивают гнев и азарт.

«Допрыгался, старый козел! Куда полез?! Княжеское ли дело — впереди саблей махать!»

Дмитрий мчался направо вдоль строя пешцев к облаку пыли, обозначившему конную схватку, думая, что сейчас, когда шеренга пешцев кончится, надо будет поворачивать налево, к немцам, что Вингольдовы сотни дерутся там.

Но поворачивать не пришлось. Когда влетели в пыль, то прямо перед собой увидели своих, бешено отмахивавшихся от рыцарей, а среди них Дмитрий сразу выхватил взглядом Вингольда, бесом крутившегося между двух, закованных в броню, которые с двух сторон, словно зерно молотили, мерно поднимали и опускали на него свои огромные мечи. Конь под Вингольдом был весь в крови, дико ржал и то и дело взвивался на дыбы, а Вингольд то щитом, то мечом, змеей извиваясь в седле; умудрялся пускать вскользь эти ужасные удары, и они, ослабев, опускались то ему на ноги, укрытые — слава Богу! — железными пластинами, то на седло, а то и на попону, из-под которой брызгала кровь обезумевшего коня, который визжал от боли и был уже почти неуправляем.