Владимир Кожевников - Забытый. Литва

Это поставило пехоту в критическое положение. Чтобы она не оказалась полностью окруженной и успела выбраться из немецких клещей, Олгерду пришлось бросить в бой последний резерв.

— Старая волынская сволочь! — вне себя ревел Олгерд, — Сбежал! Эй, кто там?!

Подскочил отрок.

— Догнать волынцев! Остановить! Вернуть! Иначе Бобра вместе с его паршивым внуком за яйца подвешу! На первой же осине!!

— Куда вернуть, князь?

— Сюда!! Непонятно, что ли?! Сюда, ко мне!!

— А они успеют?

— Не рассуждать! Марш!!!

Гонец сорвался с места и исчез в пыли.

— Мыслителей развелось, мать вашу!.. Успеют — не успеют... — и тут только до него дошло, о чем спросил гонец. Ведь он имел в виду не то, как долго придется останавливать и возвращать волынский полк, а то, что Олгерду самому придется сматываться отсюда с минуты на минуту! И куда же тогда возвращаться волынцам?

Туг Олгерд так смачно и грязно выругался, что даже самые сдержанные старики в его свите сказали: «О-о!» и прониклись сознанием, что произошло непоправимое.

Гонец легко нагнал волынцев. Ему указали главного. Он подъехал и передал приказ.

— Скажи Великому князю Олгердасу, что он... — Дмитрий поднял глаза и увидел молодое умное лицо, рот в тонкой полуулыбке. Как ни хотелось ему сейчас послать подальше Олгерда с его приказами, эта улыбочка остановила круче кнута, он понял, что сейчас запросто может потерять голову.

— Передай князю Олгердасу... Как только я остановлю и соберу полк... Я вернусь прикрыть отход...

— Отход?

— Да, отход.

— Но полк, кажется, в порядке? — гонец смотрел нагловато, но Дмитрий сейчас не мог даже разозлиться:

— Как тебя зовут?

— Василий.

— Русский, значит?

— Русский.

— Я вижу, ты неглупый парень, все понимаешь. Поэтому передай князю именно то, что я сказал. Я не забуду тебя, учти! — и заглянул гонцу в глаза. Тот отшатнулся:

— Будет исполнено, князь! — Гонец поднял коня на дыбы, развернул и кинулся прочь.

Дмитрий понимал, что сбежал. Хуже того: сбежал первым. Но понимал он и то, что оставаться сейчас на поле ему, не имевшему своего участка фронта, за который бы он отвечал, который бы оборонял, было глупо, только трата людей.

Дмитрий надеялся, что когда все побегут, а в этом он не сомневался, его уход смажется, не заметится. А вот если он поможет в арьергарде, тут и смысл, и оправдание.

— Давайте к лесу.

Полк начал забирать влево, к северу, там виднелся внушительный клин леса с извилистой густой опушкой, там можно было легко спрятаться и привести себя в порядок, решить, как быть дальше.

Дмитрий скакал оглушенный. Дед стоял у него перед глазами, но потеря все еще не осознавалась, он одеревенел, отупел.

И приказания отдавал машинально, не осмысливая. Только когда заскочили за выступ леса, стали втягиваться в чашу, считать потери, спешиваться, когда подвезли деда, бережно сняли с седла и положили на землю, подложив, как живому, под голову его темно-вишневый плащ, что-то взметнулось, взлетело в нем, он увидел все как будто впервые, упал на колени, прижался лицом к дедовой груди и разрыдался.

— Дед! Как же я теперь?! Как же мы теперь без тебя?!! Эх, дед, дед... Долго ли это продолжалось, нет ли, но понемногу пришло успокоение, ему стало полегче. Он наконец прочувствовал, что произошло. Осознал, что ничего не поправишь. А ему, оставшемуся, надо жить дальше, надо блюсти и оберегать этих людей. Теперь он один за них в ответе, он один — их надежда и опора.

Дмитрий отер лицо, оглянулся. Рядом стоял лишь монах. Дмитрий удивился было, но сообразил: монах разогнал всех, чтоб не видели слабости князя.

Что ж, многое, ох, многое нельзя князю... Даже о самом родном человеке погоревать, просто, как горюется, без оглядки — нельзя.

Он поднялся. Вздохнул, тряхнул головой, подражая деду. Оглушенность его, оцепенение — прошли. Остались горечь и злость, но остро, ясно ощутимые.

Заработала голова, четко, быстро:

— Отец Ипат, бери каких надо и сколько надо людей, вези деда в Бобровку.

— Помилуй Бог, князь! Да как же тут-то? Я бы тут...

— Все! Для тебя война кончена! Вези! Хоронить — меня дождись. Монах понял, и слезы встали у него в глазах: «Значит, и за меня испугался, волчонок... Меня боишься потерять! Ах, сынок! От судьбы ведь не уйдешь!» — Он промолчал и пошел собираться. Подошел Гаврюха.

— Гаврюха, где Станислав?

— Сейчас позову.

— Не надо. Пусть прочешет опушку, ходы, выходы. Где удобней встать, где удобней наблюдать. Где быстрей сможем выскочить. Понял?

— Понял. — Гаврюха повернулся идти.

— Стой! Алешку ко мне. Надо его к Олгерду. Чтобы предупредил, что мы не ушли, что задержим рыцарей, что он сможет оторваться сегодня от преследования...

— Сейчас позову.

— Стой! Нет! Не надо Алешку. Семь бед — один ответ. Иди.

Гаврюха исчезает, а Дмитрий отходит подальше, чтобы не видеть деда, садится, как тот, бывало, садился, спиной к березе, и начинает думать, что можно сотворить в данной ситуации, как ударить, чтобы рыцари ощутили это и остановились, чтобы поверили, что перед ними большие силы.

«Все будет зависеть от того, куда они выскочат к вечеру. Хотя вечер уже вот он, на носу... Черт! Целый день махались! В бою время летит... быстрей, чем в работе...

Если Олгерд тут нигде не зацепится... А как ему зацепиться? Где? За что? Может, ударить немцам во фланг, когда мимо пойдут? И остановить! Тогда и Олгерд остановится, тогда и назад их... Нет! Он не остановится... Лишь оторваться попытается, да Перкунаса поблагодарит.

Нет... Надо пропустить. А вот когда они из погони возвращаться станут, тогда и встретить. Как бы долго они за Олгердом ни гонялись, ночевать, раненых искать, добычу делить, — все равно вернутся. И не далее, как засветло... Вот тогда... Только как? Навстречу или вдогон? Навстречу тяжко. Их много будет... Бодрых, радостных... А вдогон? Это ведь дождаться надо, чтобы все вернулись, прошли. А то сам в затылок схлопочешь. А как узнать? Дотемна ждать? Нет. В темноте плохо, совсем плохо... Придется рискнуть. Долго не ждать. На всякий случай арбалетчиками загорожусь с тыла. Кто если останется, самый жадный, тяжелый, усталый... Того из арбалетов. Нет им резона дотемна мотаться, небось тоже выдохлись. Подождем. Коней попоим, себя в порядок приведем...»

— Гаврюха!

— Я, князь.

— Монах уехал?

— Уехал.

— Сколько человек с собой взял?

— Двадцать.

— Не мало?

— Он и того не хотел, это уж ему Вингольд навязал.

— Ладно, вели отдыхать. Коней расседлать. Кормить. Вода есть?

— Есть ручеек.

— Поить.

— Поим.

— Хорошо. Часа два у нас есть...

Прошло два часа. Солнце опустилось за лес — отсюда не видно. Перед глазами вставших в опушке разведчиков Боброва полка проплыла и уже заканчивалась трагедия проигранной битвы.