Владимир Кожевников - Забытый. Литва

Подскакал гонец от Ивана. Вид имел замученный, несчастный. Обращаться тоже не знал, к какому из князей:

— Князь Иван просит подкреплений. Очень сильный натиск! Держимся из последних сил.

— Что, совсем плохо? — Дмитрий пытается поймать взгляд гонца и не может.

— На стыке с новогрудцами плохо. Давят, почти прорвали фронт.

— Скачи к Ивану. Скажи, Вингольд сейчас подойдет. Пусть арбалетчиков на стык перенацелит. Понял?

— Понял! — гонец сразу повеселел.

— Подержитесь минут десять, сейчас подойдем. Гонец ускакал. Вингольд смотрел вопросительно:

— Ну что, идти?

— Не спеши. Сразу прямо на первый зов... А ну кто еще сейчас прискачет? Подержатся, Где десять, там и двадцать. — И Дмитрий посмотрел на Любарта:

— Хреноватые у твоего Ивана вояки... Не в обиду будь сказано, дядь Мить.

— Скор ты стал на руку, племянничек. Расхорохорился, сам черт ему не брат! А коль действительно там сила прет?

— Ща посмотрим. Пашка!

— Да не «Пашка», а полк посылай! — взбеленился Любарт, — не в том дело, хреновые там вояки или нет, а прорвут татары — не залатаешь. Веди, Вингольд!

Вингольд поскакал к полку, а Дмитрий промолчал. Хотя он был уверен, что чувствует бой верно, что прав, по крайней мере весь-то полк зачем было посылать, но понял, что зарвался, закомандовался, что с Любартом так нельзя. Пашка маялся возле в ожидании приказа.

— Скачи на стык новогрудцев с Иваном, взгляни, как там. Быстро! Быстрей вертайся.

На левом фланге татары отхлынули. Арбалетчики, насколько получилось, сразу перенесли стрельбу вправо, в помощь новогрудцам. Те стояли крепко и, как казалось, спокойно.

Подскочил Пашка.

— Ну что там?!

— Ох, князь, беда! Вингольд еле успел подпереть. Потери большие. Арбалетчиков наших побили. Василий, сказали, убит.

— Что?!

— Ионас ранен...

— Ну, бл...!!!- Дмитрий взбесился. — Дядь Мить, отследи левый фланг, если что, я к Вингольду сбегаю...

— Во, довыпендривался! — Любарт махнул рукой — езжай, мол.

Ехать было — два шага. Дмитрий сразу увидел, что полк Вингольда практически бездействует — дрались лишь две передние сотни, фронт был слишком узок. Ясно было, что татарам тут ничего не светит, но арбалетчики не успели уйти за строй, перемешались с простыми воинами и несут одинаковые с ними потери. Дмитрий отыскал Вингольда:

— Вингольд! Сопли жуем! Выводи всех арбалетчиков из боя! Пять сотен задних отдели мне! Управься здесь сам, я вдоль берега попробую.

Через несколько минут половина Вингольдова полка отодвинулась от дерущихся, чуть выровнялась, сомкнулась. Дмитрий выехал перед ними, потащил из ножен меч:

— А ну, «бобры», за мной! Поквитаемся с косорылыми напоследок! Легче будет домой добираться, — и поскакал к берегу, — Сотники ко мне! Ближе! — а сам прислушался: как там, внутри — дрожит? Дрожит! Как овечий хвост, мать ее...

Вдоль берега «бобры» проскочили довольно легко и, врубившись во вражеский строй, быстро поняли, что одолеют: татар было все-таки мало, по крайней мере на берегу, и вооружение очень легкое.

Срубив четверых, Дмитрий попридержал коня, пропуская бойцов и поджидая сотников. Когда те оказались поближе, он крикнул:

— Мужики! Давайте-ка попроще: вдоль берега прорвемся и завернем на них с тыла!

Так и сделали. Как только татары увидели противника у себя в тылу, сразу бросились бежать, по-настоящему, непритворно, все крыло, бившееся против Ивана Любартовича, смешалось, началась паника. Литвины кинулись догонять, рубить. Дмитрий кричал во все горло:

— На «чесноки» не напорись! «Чесноков» берегись!! — но где там... Хотя, может, и услышали...

Дмитрий с отроками постоял на берегу, успокаиваясь, глядя вслед удаляющейся погоне, выдохнул все, что было в груди, как мешок с плеч сбросил, и поехал к Любарту. Но того на старом месте не было, видно, поехал «отследить левый фланг». Тронулся туда и Дмитрий, он уже видел, что и левое крыло — может, вследствие удара справа, а может, само по себе тоже одолело и ушло вперед. Только Константин стоял на месте, и там еще дрались, как впоследствии оказалось — добивали застрявших между литвинами и «чесноками».

Показался Любарт, он возвращался с левого фланга новогрудцев.

— Как вы их переломили?

— Они сами! — весело отвечал Любарт, — когда вы там поперли, они увидели, или почуяли, или узнали? — и в степь! Да резво так!

— Ну что ж, с победой тебя, стало быть, князь Любарт!

— И тебя, племянник! Навострился ты, гляжу, татар шлепать! Молодчина!

— Спасибо на добром слове. Жаль, Олгерд не видел.

— Не бойсь — расскажем! — Любарт смеется, хлопает его по плечу, — поедем, осмотримся. Солнце садится, переправляться уже поздно.

— Какое — переправляться! Раненых бы успеть собрать до темноты. Да и куда спешить теперь?

Сражение затихло. Стали слышны крики и стоны раненых. Вой искалеченных лошадей на «чесноках» был жуток.

— Эти теперь всю ночь спать не дадут, — проворчал Любарт.

— «Чесноков» жалко. Их теперь не собрать. Хрен кто в эту кутерьму сунется, хоть озолоти.

— Да-а-а... Разве освобожденных ордынцев послать?..

— Попробуй...

На следующий день разбирались с потерями. Татары ушли. Совсем. Видно, посчитали, что литвины будут преследовать. Что и требовалось. Какое там преследование? Вернуться бы поскорей посуху!

Потери для такой битвы были невелики: полтораста убитых (среди них действительно оказался сотник арбалетчиков Василий), больше тысячи раненых, большинство — легко.

Пленных набралось под четыре сотни. Им пообещали свободу, если они хорошо потрудятся в похоронной команде, и татары усердно взялись за дело: натаскали семь сотен татарских трупов, согни три своих раненых, отыскали даже девятерых тяжело раненных литвин, не замеченных своими.

Но это был «урожай» с чистого поля, потому что в «чесноки» побоялись лезть и татары. Ордынцы, правда, попробовали, но принесли с краев с полсотни «чесноков» и сказали: нет! не можем! Уж очень было страшно: гора тел, человеческих и конских, трупы вперемежку с живыми, все это шевелилось и стонало. Мучительно, надсадно.

Похоронив убитых, литвины переправились через Ингулец и быстрым маршем вернулись в лагерь у устья Ингула. Татар, раненых и здоровых, отпустили, оставили им даже кое-какие припасы, но коней не дали, как те ни вымаливали, не желая, чтобы весть об отходе быстро распространилась.

27-го, снарядив обоз, устроив в нем поудобней раненых, тронулись на север. До Ябу-городка добрались за четыре дня. Могли бы идти быстрей, если б не обоз, а в обозе — раненые. Дожди, хотя и не зарядили еще насовсем, сразу сделали степь вязкой, тяжелой для телег. По дороге шестнадцать человек раненых умерли, среди них девять арбалетчиков, о которых Дмитрий особенно горевал.