Владимир Кожевников - Забытый. Литва

Пока добирались до Луцка, гарем перепробовали не только «бобры», но и многие луцкие, и владимирские даже, хотя шли от «бобров» не близко.

Подводы гаремных красавиц отяжелели от подарков и подношений, сумки воинов изрядно пооблегчились, лица повытянулись, Вингольд же совсем потерял голову и люто затосковал, предвидя встречу с семьей и Офкой.

Дмитрий клял себя последними словами, метался и не находил выхода, даже монах не знал, чего присоветовать. Наконец, вспоминая как-то Юли, Дмитрий вспомнил и ее ордынское прошлое, и у него мелькнула надежда — разве что она поможет! Он обрадовался и выбросил эту заботу из головы.

А вакханалия с гаремом продолжалась, и чем ближе к дому подходило войско, тем больше в нем появлялось вытянутых морд, все больше народу задумывалось: куда же от этих кур деваться?! Во всем полку один Алешка был безоблачно счастлив. Дмитрий вполне серьезно допускал, что он слегка чокнулся, и сочувствовал. Ведь Юли, быть может, больше всего убивала Алешку тем, что была всегда исключительно сама по себе. А эта (как две капли — Юли! А звали ее Айгуль) полностью от него зависела. Он быстро все ей растолковал, переодел, содрал с лица чадру, заставил выполнять обязанности жены днем, а по ночам трудился над ней так усердно, что бедная девочка (ей не исполнилось еще 16-ти) осунулась, подолгу отсыпалась по утрам, жестоко зевала после обеда и сразу же забеременела, так что к концу похода ее уже мучили приступы дурноты.

Дмитрий прекрасно помнил свое расставание с Юли, но ему было интересно, что все-таки думает Алешка, и он спросил его. Тот посмотрел на князя так, словно вспоминал, кто такая эта Юли, а вспомнив, ответил не раздумывая:

— Да она только обрадуется, князь, так что не волнуйся, — помолчал и добавил, — или наоборот...

Дмитрий понял, покраснел и замолчал.

Итак, в Бобровку вместе с огромной добычей притащился небольшой женский табор. Поселили гарем в старом Бобровом доме и попытались объяснить местные порядки и чем-нибудь занять. Но тщетно.

И начались среди «бобров» невиданные доселе семейные скандалы, обиды, проклятия женщин и угрозы спалить этот чертов вертеп дотла.

Но как Дмитрий и рассчитывал, помогла Юли.

Ее он потребовал к себе сразу же по приезде, едва только поприветствовал встречающих, обнял жену и приласкал детей. Юли встала перед ним как застоявшаяся кобылица: глаза горят, губы дергаются в нервной улыбке, а во всей позе столько нетерпения и огня — малейший знак, и она рванется вперед.

— Юли, слышала, что Алешка твой учудил?

— Слышала, но не видела еще. Неужели так похожа? Может, родственница? — И она раскатилась низким, грудным, поистине дьявольским хохотом. — Господи! Услышал ты наши молитвы. И его, и мои, — подошла к Дмитрию вплотную, тихо дохнула в ухо, — всем легче станет, и ему, и мне, а тебе проще.

— Да как же ты-то?

— О! Теперь у меня железный повод есть при княгине обосноваться. Я ведь при ней помощница? Муж выгнал — я к ней под крыло. Все правильно! Или нельзя? — она искательно, нежно и без страха заглядывает ему в глаза.

— Да можно! Нужно! — Дмитрий резко притиснул ее к себе, укололся о груди и сжал зубы, отодвинул, забоявшись. — Ведьма ты моя!

Юли слепо потянулась к нему, но он приложил палец к губам:

— Тсс!.. Сегодня перед ужином на нашем месте попробуй ждать!..

— Ага!..

Вдруг открылась дверь и вошла Любаня:

— Чего это вы сразу секретничать? — она внимательно посмотрела на Дмитрия. Тот замялся, смешался:

— Понимаешь, Ань, не женское это дело... Не хотел я тебя... тебе... Ты бы подождала...

— Как это?! Что это?! — Люба вроде даже задыхается, то ли от удивления, то ли уже от гнева. Юли в панике недоумевает: оплошали? Где? Чего он растерялся? Чего мямлит?! Как выручить?! Неужели — все?!!

— Али я не жена тебе?! — выдыхает Люба.

— Жена тут ни при чем, — Дмитрий продолжает мяться, — тут перед Юли неудобно...

«Неужели все?.. Неужели...» — Юли безнадежно опускает глаза.

— ...А! Ладно... Юли, ты уж не обижайся, но без тебя нельзя.

— Что, князь? — та откликается замогильным голосом.

— Да тут добыча нам такая досталась... Гарем!

— Гарем?! — брови Юли ползут на лоб, а губы в бесовскую усмешку.

— О, Господи! — Любаня крестится.

— Да, гарем. Вот теперь и не знаем, куда от него деться... или куда его девать...

— А что? Зачем девать? — Люба не понимает, оглядывается на Юли, видит ее дьявольский оскал...

— Что, что... Полсотни баб! И каждая требует...

— Что требует? — до Любы начинает доходить, она густо краснеет.

— Есть, пить, спать!.. Все требует. Вот я и кинулся к Юли. Она ведь те порядки знает... Как бы их приструнить, обтесать?.. А, Юли?* Заставить жить спокойно.

Юли кое-как осознает, что пронесло, на сей раз пронесло, и лицо ее само по себе, без ее ведома, становится бесшабашно веселым, Любаня же, видя это, относит все на счет гарема и краснеет еще гуще, теперь уже от возмущения.

— Но ведь они в гаремах тихо живут, строго, — невинным голоском, спрятав глаза, поет Юли, — если, конечно, их не разбаловать...

Дмитрий сокрушенно вздыхает, Юли украдкой любуется: «Вывернулся, гад! Сокол мой ясный! А ведь я уж подумала — все!»

— Было?

— Да было малость, в том-то и дело...

— Как это — было? — Люба яростно сжимает кулаки. — Развлекались, что ли?!

Юли прыскает в ладонь.

— И ты, что ли, тоже?! — уже кричит Люба и хватает мужа за плечи.

— Да ты что! Опомнись! — Дмитрий перехватывает ее руки и сильно встряхивает, та умолкает, смотрит испуганно. — Пристало ли князю?! Думай!!

Дмитрий крутит головой, отпускает ее и уже мягче, примирительно и почти виновато:

— Ослабли ребята в походе маленько. После таких-то битв... Говорил же, не женское это дело...

— Это кто же, интересно, ослаб? — с издевкой вопрошает княгиня.

— Ага! Так я тебе и сказал. Сейчас все жены побегут узнавать.

Юли тихонько переводит дух: «Ах, Митя мой! По лезвию ножа проскочил, а она от подозрений еще дальше. Сколько же веревочке виться?..»

— А то я когда-нибудь что разболтала! — Люба делает вид, что сердится, а у самой уже нарисовалась на лице забота. Юли, как и Дмитрий, изучила это ее выражение очень хорошо, она берет инициативу в свои руки:

— Ладно, князь, я поняла. Только ты нам с княгиней не мешай, это как раз женские дела.

— Хорошо, хорошо! Лишь бы толк был!

— Будет! Пойдем, княгиня.

Когда взрыв возмущения, негодования, даже отчаяния бобровских женщин миновал, быстро заглушённый заботами об огромной добыче, оказалось вроде и ничего страшного. И гарем быстро притих — за него взялась Юли. Представившись посредством Вингольда главной над ними, «старшей женой», она перво-наперво конфисковала все подарки, приобретенные женщинами за свои услуги в дороге. Двух особенно этим возмутившихся, тайно от князя и княгини, велела Корноуху отстегать кнутом, что тот, вспоминая свой позор и расцарапанную физиономию, сделал добросовестно и с удовольствием. Через неделю четыре самых горластых и глупых женщины из Бобровки бесследно исчезли. Спустя еще неделю трех, чем-то не угодивших Юли, увезли в Луцк.