Владимир Кожевников - Забытый. Литва

В разоренном Ябу-городке, в который еще не успели собраться разбежавшиеся жители, было неуютно. Оставались тут лишь день: похоронили умерших, да поправили повозки.

Первого октября вышли из Ябу-городка и, пройдя за день, выдавшийся, к счастью, сухим, пятьдесят верст, вышли к месту недавней битвы. Но не стали возвращаться через поле боя — примета плохая, да и вонью оттуда несло — Боже упаси! (торопясь вперед, об убитых татарах не озаботились), а переправились по «Алешкиному» броду на другой берег н оттуда кратчайшей дорогой поспешили к Киеву.

Уходили от непогоды, а она распахивала объятия навстречу: небо занавесило серым насовсем, порывами наскакивал холодный ветер, сверху то лило, то капало, то опять лило.

Через шесть дней, 7-го октября войско, измученное, промокшее и продрогшее, похоронив по дороге еще двенадцать и имея в обозе восемь покойников, вошло в Киев.

Киевляне и Владимир Олгердович встретили возвратившихся с великой радостью. От исхода кампании полностью зависело их положение, и теперь они могли вздохнуть спокойно, по крайней мере до будущего лета.

Для вернувшихся же главной радостью оказался вдруг невозмутимо встретивший их Ефим, сохранивший и доставивший в Киев весь огромный обоз с добычей и полоном. Он не только разместил здесь все свое хозяйство, но приготовил для пришедшего войска вдоволь удобных мест для постоя и множество уютных квартир в домах киевлян — платить-то было чем! И войско сразу смогло обсушиться, обогреться, поесть горячего и отдохнуть.

— Да, до Ефима моему Захару еще расти и расти, — с завистью сказал Дмитрий Любарту.

— И все равно не дорастет. Ефимом родиться надо! — весело похвастал Любарт.

— По подвигам и награда! Располагайтесь, отдыхайте! — радостно приветствовал их Владимир Олгердович. Вечером 7-го октября князья и воеводы пировали в тереме киевского князя. Хозяин поднял первую чару за победителей:

— Эх, ребята! Вы не представляете, как я рад, что вы вернулись с победой! Как жалко, что с вами не сходил! Ведь это, считай, первый раз татар грохнули! А?! Ведь это... Эх! Выпьем за это! За победу! За вас, за победителей!

Победители благодарили, смеялись, пили и много ели. Они просто блаженствовали за обильным столом, радовались теплу, уюту, а главное — сознанию, что все позади, все окончилось, и очень даже неплохо! Как и не чаяли!

Встал Любарт, поднял чару:

— Спасибо, племянник, за добрые слова, за теплую встречу! Встретил победителей достойно! Обогрел, напоил, накормил!..

— ...Еще бы спать уложил! — поддакнул монах, — с кем-нибудь... Стол грохнул хохотом, и вдруг Ефим:

— А какие проблемы? Вон целый гарем! Вас дожидается!

— Гарем?!! — ахнул и поперхнулся монах, а все остолбенели.

— Гарем. Олгерд вам его оставил, сказал: пусть сами разбираются. Рокот и смех за столом стали какими-то напряженными, все подумали, кажется, одно...

— А вот мы его хозяину и подарим! — крикнул Любарт. — За хозяина!

Все вскочили, потянулись к Владимиру чокаться, пили, подливали себе и соседу, кричали, смеялись. Когда кое-как уселись, разговор разбился на десятки осколков, стали вспоминать, хвастать.

Любарт рассказывал Владимиру подробности похода. Остальные рассказывали его боярам и друг другу. Молчали, пожалуй, только Дмитрий и монах. Дмитрий блаженствовал: чуть отхлебывал из кружки, закусывал, наблюдал за быстро пьянеющими соседями, улыбался чему-то своему... А монах ел. Жареного каплуна и заливного судака. Кулебяку и курник. Свиной бок и гусиную ногу. Свежезасоленную капусту и огурцы. Моченые яблоки и соленый арбуз. А запивал из двух кружек, с квасом и брагой, причем непонятно — что чем.

Когда к нему обращались, он слушал и согласно кивал в такт работе челюстей, а потом что-то обстоятельно отвечал, и было слышно:

— Мым! Ым-ым! Ым! Ым! Ым-ым, ым!

Собеседник кивал, соглашался и осторожно отодвигался или пересаживался...

Все шло как полагается, только в самом конце пира Владимир озадачил оставшихся более трезвыми Дмитрия и монаха. Он загрустил, пригорюнился, даже щеку подпер кулаком, долго молчал, а потом чуть ли не со слезой в голосе протянул:

— Да-а... Подсуропил мне папаша владеньице... А еще вы тут со своими победами...

— Что так?! — изумился монах, который уже настолько насытился, что мог произносить слова членораздельно.

— Вы представляете, что теперь татары творить начнут? А кто поможет? Вы разве способны такие силы каждый год в Степь гонять? Всю... ну не всю, но пол-Литвы уж точно собрали.

— Да ведь предшественник твой, Федор, долго сидел, и ничего, ладил как-то с ними.

— Федор с их ведома сидел. Тихо сидел. Дань платил, не рыпался. А я? Пришли литвины, по морде настучали, да еще князя своего посадили. Думаешь, им не обидно? Все, теперь я крайний!

— Ххе! Тут вся хитрость — кому платить. Там ведь еще Мамай есть, — размышляет Дмитрий, — у него можно защиты искать. Вот вернется из Сарая...

— А ну как не вернется, там останется? А вернется, значит и ему там настучали? Все равно! Какая тут защита — татар побили, и у них же защиты искать?..

— Не скажи, — усмехнулся Дмитрий, — но, как говорится, это твои трудности, это ты с отцом решай, как быть, но посольство к Мамаю слать, думаю, придется. Иначе... если даже Мамаю было выгодно, чтоб мы этих потрепали, руки у него развязаны. И повод для нападения есть.

— Охо-хо! Грехи наши тяжкие! — рокочет монах и опрокидывает остатки браги себе в пасть прямо из кувшина, — где радость, там и горе, где веселье, там и забота рядом торчит. Пошли, что ль, князь на покой? Аль, может, в гарем?! Хха!

— Пошли. Тебе только гарема не хватает, отец святой. — Дмитрий оглядывает стол. Их осталось шестеро: Иван облокотился о стол, положил голову в раскрытые ладони и тянет какую-то ужасную литовскую песню без начала и конца; Любарт откинулся на удобную спинку стула, дремлет; Патрикий в одиночестве вертит в руках жбан, то ли задумался, то ли не понимает уже, где он, и что с ним; остальных — захмелевших, упавших, уснувших — отроки растащили по кроватям отдыхать.

— Ладно, герои, отдыхайте и вы, — Владимир поднимается из-за стола, — и вправду нечего чужими заботами голову забивать.

На следующий день, разделив добычу, Любарт распустил войско. Гарем он великодушно и подозрительно легко, весь полностью, отдал «бобрам», которые теперь опять перешли под командование Дмитрия. Будь в походе Кориат, он подсказал бы сыну кое-что, вспомнив свое путешествие в Орду, из Орды, а главное — из Москвы. Но Кориата не было, и Дмитрий, не чуя беды и подвоха, гарем взял, тем более что Алешка чего-то там с ума сходил от этого гарема.

Неприятности начались сразу после Киева, когда разомлевшие от победы, богатства и долгого воздержания «бобры» вздумали полакомиться ханскими невольницами. Речь, разумеется, сначала шла о персонах привилегированых: сотниках, разведчиках, лучших арбалетчиках.